Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
четверг, 30 октября 2008
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Машкина жизнь всегда была похожа на ее школьные сочинения — листок строго разлинованный, строчечки ровные, текст написан красиво, с наклоном, новая мысль - каждый раз с красной строки. Все четко, правильно, строго по графику — но без творческого беспорядка на полях, сотни раз перечеркнутых слов, стрелочек для указания, что «вот это должно быть за этим, а потом вот это и дальше еще через 2 строки». Она считала, что жизнь у нее размеренная, без неприятных сюрпризов, без сумасшедших вечеринок в выходные с последующим похмельем в понедельник. И муж у Машки был такой, который идеально вписывался в эту размеренную жизнь — тихий, умный, скромный интеллигент, который работает с 9 до 18, раз в месяц приносит домой определенную сумму «на хозяйство», молча ест стандартную яичницу на завтрак и жаренную картошку с мясом на ужин, и послушно берет приготовленные с вечера котлеты с макаронами на обед. Машка всем говорила, что у них хорошая семья — ровные отношения без скандалов, без битья посуды, без выяснения «что это за курва тебе глазки строила?!».
За 7 лет семейной жизни Машка стала похожа на ту самую утреннюю яичницу — строго выверенная длина юбки, волосы на прямой пробор, туфли на низком каблуке, вместо соли, чуть слышный аромат «Зеленого чая». Ровно в 9 она приходила наработу, здоровалась с коллегами и сразу же закрывалась ото всех кипами документов и горами папок. В 13 разогревала обед, и сразу же уходила с ним обратно на рабочее место. Каждый день, ровно в 18.01 она прощалась сколлективом и спешила в метро, чтобы провести час среди таких же, как она, пассажиров, которых просили «держать детей за руки или на руках, и не оставлять свои вещи в вагонах». Она приходила в гости к детным подругам и с улыбкой слушала диалоги:
- Мам, а откуда я взялась?
- А мы тебя купили в магазине.
- А зачем Ваньку потом купили? Надо было сестренку покупать!
- Ну, у нас денег на сестренку не хватило.
- Надо было подкопить и купить!
А потом возвращалась в свою тихую и спокойную квартиру и с такой же улыбкой слушала,как у мужа прошел день. В выходные они закупали продукты, иногда ходили гулять, ездили навещать стареньких родителей и терпеливо кивали в ответ на «забылисовсем, не приезжаете».
Иногда в гости к Машке приезжала младшая сестра Люська. И тогда тихая размеренная жизнь превращалась в бурлящий и яркий цирковой балаган — постоянно раздавались звонки - иногда прямо среди ночи, дома толпились незнакомые шумные люди, на кухне постоянно кто-то пел под гитару и звенел бутылками, в гостиной то и дело какая-то парочка стыдливо прикрывала дверь, блудливо хихикая. Люськины визиты превращали спокойную Машкину жизнь в сумасшедшую новогоднюю неделю, когда ты не спишь ночи напролет, пьешь с утра шампанское, в обед — глинтвейн, а вечером — перцовку под закуску, когда за эту неделю тебя вспоминают и обзванивают все знакомые и друзья, даже те, кто не вспоминал о тебе весь прошедший год, когда телевизор работает весь день просто для фона и никто не вслушивается и не кричит «переключи сейчас же, там футбол начинается!». И Машка словно встряхивалась от паутины будней, одевала короткую джинсовую юбку или просто одну мужину футболку, которая едва доходила до середины бедра - и ходила по квартире босая, с вздыбленными от постоянных объятьев волосами, с каким-то бешенным румянцем на щеках. И пила со всеми шампанское и глинтвейн, пела громко под гитару, а потом выгоняла обнаглевшую парочку из своей комнаты, чтобы закрыться там с мужем.
Потом Люська уезжала. И квартира, словно живое существо, вздыхала с облегчениеми грустью. Мебель возвращалась на привычные места, с кухни пропадали недавние наполненные пепельницы, диваны и кресла освобождались от чужих курток, пальто и шарфов.
Однажды Машка ехала домой с работы, прижимая к себе сумку, чтобы не украли, и отпихивая локтем наглый портфель, который так и норовил устроится у нее подбоком. На своей остановке она выскочила, поправила перекосившееся пальто и одела сумку на локоть. Уже сделала пару шагов в сторону выхода, как почувствовала, что за сумку ее кто-то тянет. Торопливо прижала ее к себе и только потом посмотрела вверх. Глаза первым делом выхватили смеющийся взгляд серых глаз и два ряда крупных, неровных белых зубов. «Мужчина. Улыбается. Мне».
Мысль была дикой настолько, что Машка даже попятилась, но он ухватил ее подруку и торопливо повел к мраморной стене, аккуратно лавируя между прохожими.
- Ну привет! - весело сказал он и снова улыбнулся.
Машка тут же вспомнила его — мгновенно, как пишут в книжках, перед глазами возникла картина: ее кухня, он с гитарой в руках и сигаретой между зубами, Люськин мечтательный взгляд, устремленный в его сторону, и его глаза — вот эти смеющиеся и наглые серые глаза, которые следили за ее перемещениями по кухне, за голыми коленками, за руками и глазами.
Машка смотрела на него внимательно, как смотрят на знакомое, но от этого неменее опасное животное — чуть исподлобья, снизу вверх, сквозь заборчик изресниц, которым «никогда не повредит лишний объем». Она смотрела и понимала, что все это не просто так, что этот наглый взгляд серых глаз — не просто так. Как на пленке, перед ней мелькнуло сразу все, что может будет: встречи в кафе украдкой по вечерам, спальни в чужих квартирах, нервный смех в телефонную трубку, перехватывающее дыхание, руки на белой коже, грустные глаза мужа. Все это промелькнуло за какое- то мгновение, словно и не было. Он так и смотрел на нее, чуть насмешливо, сверху вниз. Машка стояла, судорожно прижимая к себе сумку. Сердце отстукивало слова «Да или нет! Сейчас или никогда! Решайся! Решайся!».
- Простите, Вы наверное обознались. Я вас не знаю, - спокойно сказала она и пошла прочь. Пошла ровно, не виляя бедрами, не оглядываясь, словно по разлинованному листку.
Avocbka
За 7 лет семейной жизни Машка стала похожа на ту самую утреннюю яичницу — строго выверенная длина юбки, волосы на прямой пробор, туфли на низком каблуке, вместо соли, чуть слышный аромат «Зеленого чая». Ровно в 9 она приходила наработу, здоровалась с коллегами и сразу же закрывалась ото всех кипами документов и горами папок. В 13 разогревала обед, и сразу же уходила с ним обратно на рабочее место. Каждый день, ровно в 18.01 она прощалась сколлективом и спешила в метро, чтобы провести час среди таких же, как она, пассажиров, которых просили «держать детей за руки или на руках, и не оставлять свои вещи в вагонах». Она приходила в гости к детным подругам и с улыбкой слушала диалоги:
- Мам, а откуда я взялась?
- А мы тебя купили в магазине.
- А зачем Ваньку потом купили? Надо было сестренку покупать!
- Ну, у нас денег на сестренку не хватило.
- Надо было подкопить и купить!
А потом возвращалась в свою тихую и спокойную квартиру и с такой же улыбкой слушала,как у мужа прошел день. В выходные они закупали продукты, иногда ходили гулять, ездили навещать стареньких родителей и терпеливо кивали в ответ на «забылисовсем, не приезжаете».
Иногда в гости к Машке приезжала младшая сестра Люська. И тогда тихая размеренная жизнь превращалась в бурлящий и яркий цирковой балаган — постоянно раздавались звонки - иногда прямо среди ночи, дома толпились незнакомые шумные люди, на кухне постоянно кто-то пел под гитару и звенел бутылками, в гостиной то и дело какая-то парочка стыдливо прикрывала дверь, блудливо хихикая. Люськины визиты превращали спокойную Машкину жизнь в сумасшедшую новогоднюю неделю, когда ты не спишь ночи напролет, пьешь с утра шампанское, в обед — глинтвейн, а вечером — перцовку под закуску, когда за эту неделю тебя вспоминают и обзванивают все знакомые и друзья, даже те, кто не вспоминал о тебе весь прошедший год, когда телевизор работает весь день просто для фона и никто не вслушивается и не кричит «переключи сейчас же, там футбол начинается!». И Машка словно встряхивалась от паутины будней, одевала короткую джинсовую юбку или просто одну мужину футболку, которая едва доходила до середины бедра - и ходила по квартире босая, с вздыбленными от постоянных объятьев волосами, с каким-то бешенным румянцем на щеках. И пила со всеми шампанское и глинтвейн, пела громко под гитару, а потом выгоняла обнаглевшую парочку из своей комнаты, чтобы закрыться там с мужем.
Потом Люська уезжала. И квартира, словно живое существо, вздыхала с облегчениеми грустью. Мебель возвращалась на привычные места, с кухни пропадали недавние наполненные пепельницы, диваны и кресла освобождались от чужих курток, пальто и шарфов.
Однажды Машка ехала домой с работы, прижимая к себе сумку, чтобы не украли, и отпихивая локтем наглый портфель, который так и норовил устроится у нее подбоком. На своей остановке она выскочила, поправила перекосившееся пальто и одела сумку на локоть. Уже сделала пару шагов в сторону выхода, как почувствовала, что за сумку ее кто-то тянет. Торопливо прижала ее к себе и только потом посмотрела вверх. Глаза первым делом выхватили смеющийся взгляд серых глаз и два ряда крупных, неровных белых зубов. «Мужчина. Улыбается. Мне».
Мысль была дикой настолько, что Машка даже попятилась, но он ухватил ее подруку и торопливо повел к мраморной стене, аккуратно лавируя между прохожими.
- Ну привет! - весело сказал он и снова улыбнулся.
Машка тут же вспомнила его — мгновенно, как пишут в книжках, перед глазами возникла картина: ее кухня, он с гитарой в руках и сигаретой между зубами, Люськин мечтательный взгляд, устремленный в его сторону, и его глаза — вот эти смеющиеся и наглые серые глаза, которые следили за ее перемещениями по кухне, за голыми коленками, за руками и глазами.
Машка смотрела на него внимательно, как смотрят на знакомое, но от этого неменее опасное животное — чуть исподлобья, снизу вверх, сквозь заборчик изресниц, которым «никогда не повредит лишний объем». Она смотрела и понимала, что все это не просто так, что этот наглый взгляд серых глаз — не просто так. Как на пленке, перед ней мелькнуло сразу все, что может будет: встречи в кафе украдкой по вечерам, спальни в чужих квартирах, нервный смех в телефонную трубку, перехватывающее дыхание, руки на белой коже, грустные глаза мужа. Все это промелькнуло за какое- то мгновение, словно и не было. Он так и смотрел на нее, чуть насмешливо, сверху вниз. Машка стояла, судорожно прижимая к себе сумку. Сердце отстукивало слова «Да или нет! Сейчас или никогда! Решайся! Решайся!».
- Простите, Вы наверное обознались. Я вас не знаю, - спокойно сказала она и пошла прочь. Пошла ровно, не виляя бедрами, не оглядываясь, словно по разлинованному листку.
Avocbka
вторник, 28 октября 2008
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
– Я слышу дождь… Ты слышишь?
– Я даже вижу его, – упираясь ладошками о подоконник, шепнула она.
Оглядев пустынную улицу, окрашенную светом ночных фонарей, она распахнула окно, чтобы как можно глубже, как можно шире вдохнуть морозной и по-приятному бодрящей свежести.
– Жаль…
– Что жаль? – резко развернулась она и, запрыгнув, присела на подоконник.
читать дальше
Интересно, а можно ли влюбиться дважды в одного и того же человека?
– Я даже вижу его, – упираясь ладошками о подоконник, шепнула она.
Оглядев пустынную улицу, окрашенную светом ночных фонарей, она распахнула окно, чтобы как можно глубже, как можно шире вдохнуть морозной и по-приятному бодрящей свежести.
– Жаль…
– Что жаль? – резко развернулась она и, запрыгнув, присела на подоконник.
читать дальше
(с) Дмитрий
Интересно, а можно ли влюбиться дважды в одного и того же человека?
суббота, 18 октября 2008
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Я знаю очень много творческих людей. Они пишут, рисуют, сочиняют музыку, раскрашивают посуду красками, мастерят из пластика, делают открытки, шьют и т.д. Единицы из этих людей относятся к своему творчеству серьезно. И ни один не может без него жить.
Вот подумайте сейчас о себе. Я буду говорить о себе самой, соотвтественно, потому что ярче примера у меня нет. Я рисую. Уже лет пять, наверное. И все эти пять лет я говорила о своих рисунках довольно унизительно, давая всем понять - они ничего серьезного из себя не представляют, это просто
способ убить время, как-то самореализоваться. Я называла их не рисунками, не картинами, а почеркушками -да, забавное слово, однако означающее примерно следующее: "я не отношусь к своим рисункам серьезно, не относитесь и вы". Другими словами, не критикуйте меня, правда? Однако опробуй кто-то забрать у меня мои краски, альбомы и способность к рисованию - я бы, наверно, умерла внутри. Когда я лежала в больнице после операции на глаза, я молилась, чтобы не случилось никакой врачебной ошибки, и чтобы я смогла видеть и дальше, чтобы продолжить рисовать.
Вслух я говорила: "Это просто рисунок, ничего особенного". Однако - и вот Флэш свидетель, она видела - над каждым рисунком я просиживаю по несколько часов, если не дней, доводя скетч до того совершенства, которое мне доступно, вырисовывая мелкие детали, пытаясь сделать изображение живым. Будь это "просто-рисунок", я бы набросала на попавшейся под руку бумажке скетч, залила его двумя-тремя цветами - и готово, пожалуйста. А что? это ведь просто рисунок.
И ведь так у большинства. Мы не ценим свое творчество. Сколько бы труда мы в него не вкладывали, сколько ночей бы не просиживали, сколько бы не работали над ним, пытаясь сделать образ ярче и сильнее - мы не можем воспринимать это серьезно. Слишком много блоков.
Мой основной блок, к примеру - семья. То, что меня никто не воспринимает всерьез. Родители снисходительно относятся к тому, что я просиживаю кучу времени, склонившись над очередным рисунком, и изредка отпускают комментарии вроде "Опять своих остроухих рисуешь?" Возможно, если бы я рисовала фрукты и вазы, которые можно было бы вешать на стену и показывать гостям, отношение было бы другим. Но - увы. В детстве я робовала
поступить в художку, но из-за здоровья пришлось бросить; вторично поступать мне не разрешили, сославшись на "пора поступать в институт/устраиваться на работу". Я уже месяц езжу к Елене в мастерскую заниматься, и они об этом не знают. Не поймите меня превратно - я очень
люблю маму и папу, они меня тоже, и папа в свое время даже как-то потворствовал моему занятию живописью, покупал мне журналы и пр. Но. Они все-таки хотят сделать из нас людей успешных, устроенных в жизни и занимающихся приносящей постоянный доход работой. Рисование, музыка, танцы - это хобби, которому не стоит уделять слишком много внимания. Я всю жизнь прожила с этим утверждением - и с тем, что у меня способностей к рисованию нет. И только совсем недавно вспомнила - черт, ведь когда мне было 4 года, и папа водил меня в садик, я проходила мимо
художественной школы и МЕЧТАЛА учиться рисовать. И ведь я не читала в то время умных книг, не было людей, на которых я хотела бы быть похожими (т.е. стянуть с нх красивый образ личности и пытаться натянуть его на себя), я была просто маленьким ребенком, который, однако, точно
знал, чего он хочет. Я с детства этого хотела - и упорно к этому шла. И буду идти еще долго-долго-долго. Может быть и другой блок - перфекционизм. "Мне нравится писать сказки, но они ничего не стоят в сравнении со сказками (вставить имя)". Или "Я пробовала пару раз, но у
меня не получилось". Или "Я пробовала много раз, и у меня все равно не получилось". Во-первых, задумайтесь, те люди, на работы которых мы
смотрим круглыми глазами и говорим: "Господи, я так никогда не смогу" - эти люди были точно такими же. И говорили точно так же. И - самое
главное - они долго и упорно работали над собой, вернее, над своим творчеством. они тренировали себя. Из этого вытекает, собственно, во-вторых: в любом, абсолютно любом виде творчества необходима долгая практика. Вот прямо сразу сделать шедевр получится у одного человека из тысячи. остальным нужно будет очень, очень долго работать. Осваивать новое, оттачивать уже выученное, не забрасывать. Пробовать много, много раз. Сдвиг сразу будет заметен, это я знаю абсолютно точно. На личном, так сказать, опыте. У меня в столе лежат шесть альбомов, изрисованных
набросками, и как только я открываю прошлогодние, я сразу вижу, насколько я продвинулась вперед.
А еще не забудем про разнообразные "у меня нет на это времени", "у меня нет на это денег", "мои друзья меня не поймут", "это несерьезно" и т.д. Нет времени? ерунда. Люди работают по 8-9-10 часов и все равно находят возможность ходить на курсы - даже я умудряюсь раз в неделю мотаться в другой город. Нет денег? грустно - но поправимо. Деньги, в конце концов, можно заработать, если ваше творчество действительно важно и нужно. Не поймут друзья? и что же это за друзья такие, которые не хотят принимать вас вместе с вашими тараканами и желаниями? Это несерьезно? Воплощать собственные мечты и желания в жизнь - несерьезно? Да неужели.
Короче говоря, блоков в каждом из нас полным-полно, и рано или поздно они здорово испортят нам жизнь - поэтому эти блоки надо ловить, вытаскивать из себя и выкидывать в окно. Меня пугает, сколько вещей мы не позволяем себе делать - и все потому, что кто-то нам что-то такое внушил, или потому что мы сами себя засунули в рамки, которые, по сути, никому не нужны и не важны, просто так удобнее и не нужно правдываться. В конечном итоге, все наши блоки - это наше собственное решение. Мы или поставили их сами или разрешили кому-то поставить их - и тем самым
засунуть в темный дальний угол свои желания и закрыть чердак на замок. Разве честно? Разве это правильно?
А что есть творчество, как не наши желания и мечты? Это ведь чистое выражение мира, каким мы его видим. Поймите, ведь никто не расскажет историю так, как вы - просто потому, что никто не увидит ее, как вы. Просто потому, что этот другой – не вы. У него нет ваших глаз, чтобы поймать картинку, и нет вашей души, чтобы эту картинку пропустить через себя, переварить и сотворить что-то капитально новое. Ведь по факту, чем бы человек не занимался - музыкой, графикой, вышивкой - он ВСЕГДА создает что-то, что-то абсолютно новое. И это неправильно со стороны автора - относиться к своему творению неуважительно, с ехидным показным равнодушием. Это - не так. За тем самым показным равнодушием скрываются вечера, когда мы сидели в круге света настольной лампы и, не дыша, рисовали узоры на бумаге, наслаждались тем, что мы делаем, и что у нас получается, наслаждались самим процессом. Ведь было такое?
Было.
Мидзу в свое время научила меня одной хорошей фразе: "Гений - это пять процентов таланта и девяносто пять процентов труда". Так ведь и есть.
Не бросай только потому, что сразу не получилось. Учись. Дай себе время накопить знания и практику. Читай книги по поводу, ищи информцию в сети, запишись на курсы,найди людей, которые увлекаются тем же, что и ты, и учись у них, работай вместе с ними. Постоянно практикуйся, постоянно совершенствуйся. Не называй свое творчество почеркушками, графоманством, стишульками и пр. - уважай себя и то, что ты делаешь. И очень важно - не слушай тех, кто говорит, что это дуракаваляние и глупое занятие. Это неправда. Я не знаю процесса более важного и более глубокого, чем чистое творчество - не для кого-то, не по заказу - а именно для себя. То творчество, что идет из кусочка волшебства, который вложен в каждого из нас. То ощущение, как будто кто-то другой, большой и сильный, водит твоей рукой, и слова и образы сами льются из тебя.
(с) Хоктёнок
Вот подумайте сейчас о себе. Я буду говорить о себе самой, соотвтественно, потому что ярче примера у меня нет. Я рисую. Уже лет пять, наверное. И все эти пять лет я говорила о своих рисунках довольно унизительно, давая всем понять - они ничего серьезного из себя не представляют, это просто
способ убить время, как-то самореализоваться. Я называла их не рисунками, не картинами, а почеркушками -да, забавное слово, однако означающее примерно следующее: "я не отношусь к своим рисункам серьезно, не относитесь и вы". Другими словами, не критикуйте меня, правда? Однако опробуй кто-то забрать у меня мои краски, альбомы и способность к рисованию - я бы, наверно, умерла внутри. Когда я лежала в больнице после операции на глаза, я молилась, чтобы не случилось никакой врачебной ошибки, и чтобы я смогла видеть и дальше, чтобы продолжить рисовать.
Вслух я говорила: "Это просто рисунок, ничего особенного". Однако - и вот Флэш свидетель, она видела - над каждым рисунком я просиживаю по несколько часов, если не дней, доводя скетч до того совершенства, которое мне доступно, вырисовывая мелкие детали, пытаясь сделать изображение живым. Будь это "просто-рисунок", я бы набросала на попавшейся под руку бумажке скетч, залила его двумя-тремя цветами - и готово, пожалуйста. А что? это ведь просто рисунок.
И ведь так у большинства. Мы не ценим свое творчество. Сколько бы труда мы в него не вкладывали, сколько ночей бы не просиживали, сколько бы не работали над ним, пытаясь сделать образ ярче и сильнее - мы не можем воспринимать это серьезно. Слишком много блоков.
Мой основной блок, к примеру - семья. То, что меня никто не воспринимает всерьез. Родители снисходительно относятся к тому, что я просиживаю кучу времени, склонившись над очередным рисунком, и изредка отпускают комментарии вроде "Опять своих остроухих рисуешь?" Возможно, если бы я рисовала фрукты и вазы, которые можно было бы вешать на стену и показывать гостям, отношение было бы другим. Но - увы. В детстве я робовала
поступить в художку, но из-за здоровья пришлось бросить; вторично поступать мне не разрешили, сославшись на "пора поступать в институт/устраиваться на работу". Я уже месяц езжу к Елене в мастерскую заниматься, и они об этом не знают. Не поймите меня превратно - я очень
люблю маму и папу, они меня тоже, и папа в свое время даже как-то потворствовал моему занятию живописью, покупал мне журналы и пр. Но. Они все-таки хотят сделать из нас людей успешных, устроенных в жизни и занимающихся приносящей постоянный доход работой. Рисование, музыка, танцы - это хобби, которому не стоит уделять слишком много внимания. Я всю жизнь прожила с этим утверждением - и с тем, что у меня способностей к рисованию нет. И только совсем недавно вспомнила - черт, ведь когда мне было 4 года, и папа водил меня в садик, я проходила мимо
художественной школы и МЕЧТАЛА учиться рисовать. И ведь я не читала в то время умных книг, не было людей, на которых я хотела бы быть похожими (т.е. стянуть с нх красивый образ личности и пытаться натянуть его на себя), я была просто маленьким ребенком, который, однако, точно
знал, чего он хочет. Я с детства этого хотела - и упорно к этому шла. И буду идти еще долго-долго-долго. Может быть и другой блок - перфекционизм. "Мне нравится писать сказки, но они ничего не стоят в сравнении со сказками (вставить имя)". Или "Я пробовала пару раз, но у
меня не получилось". Или "Я пробовала много раз, и у меня все равно не получилось". Во-первых, задумайтесь, те люди, на работы которых мы
смотрим круглыми глазами и говорим: "Господи, я так никогда не смогу" - эти люди были точно такими же. И говорили точно так же. И - самое
главное - они долго и упорно работали над собой, вернее, над своим творчеством. они тренировали себя. Из этого вытекает, собственно, во-вторых: в любом, абсолютно любом виде творчества необходима долгая практика. Вот прямо сразу сделать шедевр получится у одного человека из тысячи. остальным нужно будет очень, очень долго работать. Осваивать новое, оттачивать уже выученное, не забрасывать. Пробовать много, много раз. Сдвиг сразу будет заметен, это я знаю абсолютно точно. На личном, так сказать, опыте. У меня в столе лежат шесть альбомов, изрисованных
набросками, и как только я открываю прошлогодние, я сразу вижу, насколько я продвинулась вперед.
А еще не забудем про разнообразные "у меня нет на это времени", "у меня нет на это денег", "мои друзья меня не поймут", "это несерьезно" и т.д. Нет времени? ерунда. Люди работают по 8-9-10 часов и все равно находят возможность ходить на курсы - даже я умудряюсь раз в неделю мотаться в другой город. Нет денег? грустно - но поправимо. Деньги, в конце концов, можно заработать, если ваше творчество действительно важно и нужно. Не поймут друзья? и что же это за друзья такие, которые не хотят принимать вас вместе с вашими тараканами и желаниями? Это несерьезно? Воплощать собственные мечты и желания в жизнь - несерьезно? Да неужели.
Короче говоря, блоков в каждом из нас полным-полно, и рано или поздно они здорово испортят нам жизнь - поэтому эти блоки надо ловить, вытаскивать из себя и выкидывать в окно. Меня пугает, сколько вещей мы не позволяем себе делать - и все потому, что кто-то нам что-то такое внушил, или потому что мы сами себя засунули в рамки, которые, по сути, никому не нужны и не важны, просто так удобнее и не нужно правдываться. В конечном итоге, все наши блоки - это наше собственное решение. Мы или поставили их сами или разрешили кому-то поставить их - и тем самым
засунуть в темный дальний угол свои желания и закрыть чердак на замок. Разве честно? Разве это правильно?
А что есть творчество, как не наши желания и мечты? Это ведь чистое выражение мира, каким мы его видим. Поймите, ведь никто не расскажет историю так, как вы - просто потому, что никто не увидит ее, как вы. Просто потому, что этот другой – не вы. У него нет ваших глаз, чтобы поймать картинку, и нет вашей души, чтобы эту картинку пропустить через себя, переварить и сотворить что-то капитально новое. Ведь по факту, чем бы человек не занимался - музыкой, графикой, вышивкой - он ВСЕГДА создает что-то, что-то абсолютно новое. И это неправильно со стороны автора - относиться к своему творению неуважительно, с ехидным показным равнодушием. Это - не так. За тем самым показным равнодушием скрываются вечера, когда мы сидели в круге света настольной лампы и, не дыша, рисовали узоры на бумаге, наслаждались тем, что мы делаем, и что у нас получается, наслаждались самим процессом. Ведь было такое?
Было.
Мидзу в свое время научила меня одной хорошей фразе: "Гений - это пять процентов таланта и девяносто пять процентов труда". Так ведь и есть.
Не бросай только потому, что сразу не получилось. Учись. Дай себе время накопить знания и практику. Читай книги по поводу, ищи информцию в сети, запишись на курсы,найди людей, которые увлекаются тем же, что и ты, и учись у них, работай вместе с ними. Постоянно практикуйся, постоянно совершенствуйся. Не называй свое творчество почеркушками, графоманством, стишульками и пр. - уважай себя и то, что ты делаешь. И очень важно - не слушай тех, кто говорит, что это дуракаваляние и глупое занятие. Это неправда. Я не знаю процесса более важного и более глубокого, чем чистое творчество - не для кого-то, не по заказу - а именно для себя. То творчество, что идет из кусочка волшебства, который вложен в каждого из нас. То ощущение, как будто кто-то другой, большой и сильный, водит твоей рукой, и слова и образы сами льются из тебя.
(с) Хоктёнок
пятница, 17 октября 2008
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Весеннее солнце и свежий воздух утомили мои ноги, и я присел на лавочку. Слегка щурясь на солнце, закурил. Из сладкой весенней истомы меня вывел шорох за лавочкой. Я обернулся, и увидел малыша лет шести, который пристально всматривался под лавочку. Пацан неспешно обошел лавочку, все так же продолжая что-то под ней искать.
После рождения моего сына, я стал совсем по-другому, относится к детям. Рассматриваю малыша.
Одежда до ужаса бедная, но вроде чистая. На носу грязное пятно. Взгляд, его взгляд меня поразил. Было в нем что-то слишком взрослое,
самостоятельное. Думал, что показалось, не может в шесть лет быть такого взгляда. Но малыш смотрел под лавочку именно так.
Я достал жвачку и положил подушечку в рот. Малыш на мгновение перевел взгляд на мои руки, и тут же опустил глаза на землю.
- Дядя подними ноги, пожалуйста,- глядя на меня сказал пацан.
Я больше от удивления, чем осознанно поднял ноги над землей. Малыш присел, и внимательно посмотрел на землю под моими ногами.
- И тут нету, - пацан вздохнул.
- Жвачку будешь?- спросил я, глядя на этого маленького мужичка.
- А у тебя какая, я люблю фруктовые,- ответил он.
- У меня мятная, - я достал жвачку и на ладони протянул ему.
Он, немного помедлив, взял подушечку и сунул в рот.
Я улыбнулся увидев его руки, обычные руки маленького пацана, грязные до ужаса. Мы смотрели друг на друга и жевали жвачку.
- Хорошо сегодня, тепло,- сказал я
- Снега нет, это очень хорошо,- задумчиво сказал он.
- А чем тебе снег мешал?
- Вот ты даёшь, под снегом же ни чего не видно, - заметил мальчуган.
Малыш засунул руки в карманы, посмотрел на меня и сказал:
- Пойду я, скоро темнеть уже начнёт, а я почти ничего не нашёл, спасибо за жвачку, - он развернулся и, глядя в землю, пошёл по алее.
Я не могу сказать точно, что же именно заставило меня окликнуть его, наверное какое то взрослое уважение, к рассудительному пацану.
- А что ищешь ты? - спросил я.
Малыш остановился, чуть помыслив, спросил:
- Никому не скажешь?
- Хм, нет никому, а что это тайна? - я удивленно поднял брови.
- Это мой секрет,- сказал пацан.
- Ладно уговорил, честное слово не скажу, - улыбнувшись сказал я.
- Я ищу монетки, тут на алее их иногда можно много найти, если знаешь где искать. Их много под лавочками, я в прошлом году очень много тут нашёл.
- Монетки? - переспросил я.
- Да, монетки.
- И что прошлым летом, ты их тоже тут искал?
- Да искал, - лицо малыша стало очень серьёзным.
- А сегодня много нашёл? - ради любопытства спросил я.
- Щас, сказал он, и полез в карман брюк.
Маленькая рука достала из кармана клочок бумаги. Малыш присел на корточки, развернул газету и положил на асфальт. В газете блестело несколько монет. Насупившись, малыш брал монетки с газеты и складывал в свою маленькую, грязную ручку. При этом его губы шевелились, видно он очень усердно подсчитывал свои находки. Прошло несколько минут, я улыбаясь смотрел на него.
- Сорок восемь копеек,- сказал он, высыпал монеты в газету, завернул их и сунул в карман брюк.
- Ого, так ты богач, - ещё больше улыбаясь, сказал я.
- Неа, мало, пока мало, но за лето я тут много найду.
Я вспомнил своего сына, и себя, а кто не собирает на конфеты или игрушки деньги в детстве?
- На конфеты собираешь?
Малыш насупившись молчал.
- А, наверное на пистолет? - переспросил я.
Малыш ещё больше насупился, и продолжал молчать.
Я понял, что своим вопросом я перешёл какую-то дозволенную черту, я понял, что затронул что-то очень важное, а может быть и личное в душе этого маленького мужчины.
- Ладно, не злись, удачи тебе и побольше монет, завтра будешь тут? - сказал я и закурил.
Малыш, как-то очень грустно посмотрел на меня и тихо сказал:
- Буду, я тут каждый день, если, конечно, дождь не пойдет.
Вот так и началось моё знакомство, а в последствии и дружба с Илюшей (он сам так себя называл). Каждый день, я приходил на аллею, и садился на лавочку. Илья приходил, почти всегда в одно и то же время, я спрашивал его, как улов? Он приседал на корточки, разворачивал газету и с большим усердием пересчитывал свои монетки. Ни разу там не было больше рубля.
Через пару дней нашего знакомства я предложил ему:
- Илюша, у меня тут завалялось пару монеток, может, возьмёшь их в свою коллекцию?
Малыш надолго задумался, и сказал:
- Неа, так просто нельзя, мне мама говорила, что за деньги всегда надо что-то давать, сколько у тебя монеток?
Я пересчитал на ладони медяки.
- Ровно 45 копеек, - с улыбкой сказал я.
- Я щас, - и малый скрылся в ближайших кустах.
Через пару минут он вернулся.
- На, это я тебе за монетки даю,- сказал пацан и протянул ко мне ладошку.
На детской ладошке, лежал огрызок красного карандаша, фантик от конфеты и кусок зелёного стекла от бутылки. Так мы совершили нашу первую сделку.
Каждый день я приносил ему мелочь, а уходил с полными карманами его сокровищ, в виде, крышек от пива, скрепок, поломанных зажигалок, карандашей, маленьких машинок и солдатиков. Вчера я вообще ушёл сказочно «богат», за 50 копеек мелочью, я получил пластмассового солдатика без руки. Я пытался отказаться от такого несправедливого обмена, но малыш был крепок в своём решении как железобетон.
Но в один день малыш отказался от сделки, как я его не уговаривал, он был непреклонен.
И на следующий день отказался.
Несколько дней я пытался понять почему, почему он больше не хочет брать у меня монетки? Вскоре я понял, он продал мне все своё нехитрое богатство, и ему нечего было дам мне взамен за мои монеты.
Я пошёл на хитрость. Я приходил чуть раньше и тихонько кидал под лавочки по нескольку монет. Мальчуган приходил на аллею, и находил
мои монеты. Собирал их, садился у моих ног на корточки, и с серьёзным видом пересчитывал их.
Я к нему привык, я полюбил этого мужичка. Я влюбился в его рассудительность, самостоятельность и в настойчивость в поисках монеток. Но с каждым днём, меня всё больше и больше мучил вопрос, для чего он второй год собирает монетки?
Ответа на этот вопрос у меня не было.
Почти каждый день я приносил ему конфеты и жвачки. Илюша с радостью их лопал.
И ещё, я заметил, что он очень редко улыбался.
Ровно неделю назад, малыш не пришёл на аллею, не пришёл и на следующий день, и всю неделю не приходил. Никогда не думал, что буду так переживать и ждать его.
Вчера я пришёл на ту самую аллею в надежде увидеть Илюшу.
Я увидел его, сердце чуть не вылетело из груди. Он сидел на лавочке и смотрел на асфальт.
- Здоров, Илюша, - сказал я, улыбаясь во все зубы, - ты чего это не приходил, дождя не было, поди монеток под лавочками лежит видимо невидимо, а ты филонишь.
- Я не успел, мне монетки больше не нужны, - очень тихо сказал он.
Я присел на лавочку возле него.
- Ты чего это, брат, грустишь, что значит не успел, что значит, не нужны, ты это брось, давай выкладывай что там у тебя, я вот тебе принёс, - и ротянул ему ладонь с монетками.
Малыш посмотрел на руку и тихо сказал:
- Мне не нужны больше монетки.
Я никогда не мог подумать, что ребёнок в шесть лет, может говорить с такой горечью и с такой безнадёжностью в голосе.
- Илюша, да что случилось? - спросил я, и обнял его за плечи, - зачем тебе вообще нужны были эти монетки?
- Для папки, я собирал монетки для папки, - из глаз малыша потекли слёзы, детские слёзы.
Во рту у меня все пересохло, я сидел и не мог вымолвить ни слова.
- А зачем они папке? - мой голос предательски сорвался.
Малыш сидел с опущенной головой и я видел как на коленки падали слёзы.
- Тетя Вера говорит, что наш папка много пьёт водки, а мама сказала, что папку можно вылечить, он болен, но это стоит очень дорого, надо очень много денег, вот я и собирал для него. У меня уже было очень много монеток, но я не успел, - слёзы потекли по его щекам ручьём.
Я обнял его и прижал к себе. Илья заревел в голос. Я прижимал его к себе, гладил голову и даже не знал, что сказать.
- Папки больше нет, он умер, он очень хороший, он самый лучший папка в мире, а я не успел,- малыш рыдал.
Такого шока я не испытывал ещё никогда в жизни, у самого слёзы потекли из глаз.
Малыш резко вырвался, посмотрел на меня заплаканными глазами и сказал:
- Спасибо тебе за монетки, ты мой друг, - развернулся и, вытирая на бегу слёзы, побежал по аллее.
Я смотрел ему вслед, плакал и смотрел вслед этому маленькому мужчине, которому жизнь подсунула такое испытание в самом начале его пути и понимал, что не смогу ему помочь никогда.
Больше я его на аллее не видел. Каждый день в течение месяца я приходил на наше место, но его не было. Сейчас я прихожу намного реже, но больше ни разу я его не видел, настоящего мужчину Илюшу, шести лет от роду.
До сих пор я бросаю монеты под лавочку, ведь я его друг, пусть знает, что я рядом.
(с)
После рождения моего сына, я стал совсем по-другому, относится к детям. Рассматриваю малыша.
Одежда до ужаса бедная, но вроде чистая. На носу грязное пятно. Взгляд, его взгляд меня поразил. Было в нем что-то слишком взрослое,
самостоятельное. Думал, что показалось, не может в шесть лет быть такого взгляда. Но малыш смотрел под лавочку именно так.
Я достал жвачку и положил подушечку в рот. Малыш на мгновение перевел взгляд на мои руки, и тут же опустил глаза на землю.
- Дядя подними ноги, пожалуйста,- глядя на меня сказал пацан.
Я больше от удивления, чем осознанно поднял ноги над землей. Малыш присел, и внимательно посмотрел на землю под моими ногами.
- И тут нету, - пацан вздохнул.
- Жвачку будешь?- спросил я, глядя на этого маленького мужичка.
- А у тебя какая, я люблю фруктовые,- ответил он.
- У меня мятная, - я достал жвачку и на ладони протянул ему.
Он, немного помедлив, взял подушечку и сунул в рот.
Я улыбнулся увидев его руки, обычные руки маленького пацана, грязные до ужаса. Мы смотрели друг на друга и жевали жвачку.
- Хорошо сегодня, тепло,- сказал я
- Снега нет, это очень хорошо,- задумчиво сказал он.
- А чем тебе снег мешал?
- Вот ты даёшь, под снегом же ни чего не видно, - заметил мальчуган.
Малыш засунул руки в карманы, посмотрел на меня и сказал:
- Пойду я, скоро темнеть уже начнёт, а я почти ничего не нашёл, спасибо за жвачку, - он развернулся и, глядя в землю, пошёл по алее.
Я не могу сказать точно, что же именно заставило меня окликнуть его, наверное какое то взрослое уважение, к рассудительному пацану.
- А что ищешь ты? - спросил я.
Малыш остановился, чуть помыслив, спросил:
- Никому не скажешь?
- Хм, нет никому, а что это тайна? - я удивленно поднял брови.
- Это мой секрет,- сказал пацан.
- Ладно уговорил, честное слово не скажу, - улыбнувшись сказал я.
- Я ищу монетки, тут на алее их иногда можно много найти, если знаешь где искать. Их много под лавочками, я в прошлом году очень много тут нашёл.
- Монетки? - переспросил я.
- Да, монетки.
- И что прошлым летом, ты их тоже тут искал?
- Да искал, - лицо малыша стало очень серьёзным.
- А сегодня много нашёл? - ради любопытства спросил я.
- Щас, сказал он, и полез в карман брюк.
Маленькая рука достала из кармана клочок бумаги. Малыш присел на корточки, развернул газету и положил на асфальт. В газете блестело несколько монет. Насупившись, малыш брал монетки с газеты и складывал в свою маленькую, грязную ручку. При этом его губы шевелились, видно он очень усердно подсчитывал свои находки. Прошло несколько минут, я улыбаясь смотрел на него.
- Сорок восемь копеек,- сказал он, высыпал монеты в газету, завернул их и сунул в карман брюк.
- Ого, так ты богач, - ещё больше улыбаясь, сказал я.
- Неа, мало, пока мало, но за лето я тут много найду.
Я вспомнил своего сына, и себя, а кто не собирает на конфеты или игрушки деньги в детстве?
- На конфеты собираешь?
Малыш насупившись молчал.
- А, наверное на пистолет? - переспросил я.
Малыш ещё больше насупился, и продолжал молчать.
Я понял, что своим вопросом я перешёл какую-то дозволенную черту, я понял, что затронул что-то очень важное, а может быть и личное в душе этого маленького мужчины.
- Ладно, не злись, удачи тебе и побольше монет, завтра будешь тут? - сказал я и закурил.
Малыш, как-то очень грустно посмотрел на меня и тихо сказал:
- Буду, я тут каждый день, если, конечно, дождь не пойдет.
Вот так и началось моё знакомство, а в последствии и дружба с Илюшей (он сам так себя называл). Каждый день, я приходил на аллею, и садился на лавочку. Илья приходил, почти всегда в одно и то же время, я спрашивал его, как улов? Он приседал на корточки, разворачивал газету и с большим усердием пересчитывал свои монетки. Ни разу там не было больше рубля.
Через пару дней нашего знакомства я предложил ему:
- Илюша, у меня тут завалялось пару монеток, может, возьмёшь их в свою коллекцию?
Малыш надолго задумался, и сказал:
- Неа, так просто нельзя, мне мама говорила, что за деньги всегда надо что-то давать, сколько у тебя монеток?
Я пересчитал на ладони медяки.
- Ровно 45 копеек, - с улыбкой сказал я.
- Я щас, - и малый скрылся в ближайших кустах.
Через пару минут он вернулся.
- На, это я тебе за монетки даю,- сказал пацан и протянул ко мне ладошку.
На детской ладошке, лежал огрызок красного карандаша, фантик от конфеты и кусок зелёного стекла от бутылки. Так мы совершили нашу первую сделку.
Каждый день я приносил ему мелочь, а уходил с полными карманами его сокровищ, в виде, крышек от пива, скрепок, поломанных зажигалок, карандашей, маленьких машинок и солдатиков. Вчера я вообще ушёл сказочно «богат», за 50 копеек мелочью, я получил пластмассового солдатика без руки. Я пытался отказаться от такого несправедливого обмена, но малыш был крепок в своём решении как железобетон.
Но в один день малыш отказался от сделки, как я его не уговаривал, он был непреклонен.
И на следующий день отказался.
Несколько дней я пытался понять почему, почему он больше не хочет брать у меня монетки? Вскоре я понял, он продал мне все своё нехитрое богатство, и ему нечего было дам мне взамен за мои монеты.
Я пошёл на хитрость. Я приходил чуть раньше и тихонько кидал под лавочки по нескольку монет. Мальчуган приходил на аллею, и находил
мои монеты. Собирал их, садился у моих ног на корточки, и с серьёзным видом пересчитывал их.
Я к нему привык, я полюбил этого мужичка. Я влюбился в его рассудительность, самостоятельность и в настойчивость в поисках монеток. Но с каждым днём, меня всё больше и больше мучил вопрос, для чего он второй год собирает монетки?
Ответа на этот вопрос у меня не было.
Почти каждый день я приносил ему конфеты и жвачки. Илюша с радостью их лопал.
И ещё, я заметил, что он очень редко улыбался.
Ровно неделю назад, малыш не пришёл на аллею, не пришёл и на следующий день, и всю неделю не приходил. Никогда не думал, что буду так переживать и ждать его.
Вчера я пришёл на ту самую аллею в надежде увидеть Илюшу.
Я увидел его, сердце чуть не вылетело из груди. Он сидел на лавочке и смотрел на асфальт.
- Здоров, Илюша, - сказал я, улыбаясь во все зубы, - ты чего это не приходил, дождя не было, поди монеток под лавочками лежит видимо невидимо, а ты филонишь.
- Я не успел, мне монетки больше не нужны, - очень тихо сказал он.
Я присел на лавочку возле него.
- Ты чего это, брат, грустишь, что значит не успел, что значит, не нужны, ты это брось, давай выкладывай что там у тебя, я вот тебе принёс, - и ротянул ему ладонь с монетками.
Малыш посмотрел на руку и тихо сказал:
- Мне не нужны больше монетки.
Я никогда не мог подумать, что ребёнок в шесть лет, может говорить с такой горечью и с такой безнадёжностью в голосе.
- Илюша, да что случилось? - спросил я, и обнял его за плечи, - зачем тебе вообще нужны были эти монетки?
- Для папки, я собирал монетки для папки, - из глаз малыша потекли слёзы, детские слёзы.
Во рту у меня все пересохло, я сидел и не мог вымолвить ни слова.
- А зачем они папке? - мой голос предательски сорвался.
Малыш сидел с опущенной головой и я видел как на коленки падали слёзы.
- Тетя Вера говорит, что наш папка много пьёт водки, а мама сказала, что папку можно вылечить, он болен, но это стоит очень дорого, надо очень много денег, вот я и собирал для него. У меня уже было очень много монеток, но я не успел, - слёзы потекли по его щекам ручьём.
Я обнял его и прижал к себе. Илья заревел в голос. Я прижимал его к себе, гладил голову и даже не знал, что сказать.
- Папки больше нет, он умер, он очень хороший, он самый лучший папка в мире, а я не успел,- малыш рыдал.
Такого шока я не испытывал ещё никогда в жизни, у самого слёзы потекли из глаз.
Малыш резко вырвался, посмотрел на меня заплаканными глазами и сказал:
- Спасибо тебе за монетки, ты мой друг, - развернулся и, вытирая на бегу слёзы, побежал по аллее.
Я смотрел ему вслед, плакал и смотрел вслед этому маленькому мужчине, которому жизнь подсунула такое испытание в самом начале его пути и понимал, что не смогу ему помочь никогда.
Больше я его на аллее не видел. Каждый день в течение месяца я приходил на наше место, но его не было. Сейчас я прихожу намного реже, но больше ни разу я его не видел, настоящего мужчину Илюшу, шести лет от роду.
До сих пор я бросаю монеты под лавочку, ведь я его друг, пусть знает, что я рядом.
(с)
среда, 15 октября 2008
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Однажды отец богатой семьи решил взять своего маленького сына в деревню, на ферму чтобы показать сыну насколько бедными могут быть
люди. Они провели день и ночь на ферме у очень бедной семьи. Когда они вернулись домой, отец спросил своего сына:
- Как тебе понравилось путешествие?
- Это было замечательно, папа!
- Ты увидел насколько бедными могут быть люди? – спросил отец.
- Да.
- И чему ты научился из этого?
Сын ответил:
- Я увидел, что у нас есть собака в доме, а у них четыре пса. У нас есть бассейн посреди сада, а у них – бухта, которой не видно края. Мы освещаем свой сад лампами, а им светят звёзды. У нас патио на заднем дворе, а у них - целый горизонт.
Отец лишился дара речи после этого ответа сына. А сын добавил:
- Спасибо, папа, что показал мне насколько богаты эти люди.
Не правда ли, что всё это зависит от того с какой точки зрения смотреть на мир? Имея любовь, друзей, семью, здоровье, хорошее настроение и позитивное отношение к жизни, вы получите всё!
Но вот купить что-либо из вышеперечисленных вещей невозможно. Можно приобрести любые воображаемые материальные блага, даже запастись ими на будущее, но если ваша душа не наполнена, у вас нет ничего!
люди. Они провели день и ночь на ферме у очень бедной семьи. Когда они вернулись домой, отец спросил своего сына:
- Как тебе понравилось путешествие?
- Это было замечательно, папа!
- Ты увидел насколько бедными могут быть люди? – спросил отец.
- Да.
- И чему ты научился из этого?
Сын ответил:
- Я увидел, что у нас есть собака в доме, а у них четыре пса. У нас есть бассейн посреди сада, а у них – бухта, которой не видно края. Мы освещаем свой сад лампами, а им светят звёзды. У нас патио на заднем дворе, а у них - целый горизонт.
Отец лишился дара речи после этого ответа сына. А сын добавил:
- Спасибо, папа, что показал мне насколько богаты эти люди.
Не правда ли, что всё это зависит от того с какой точки зрения смотреть на мир? Имея любовь, друзей, семью, здоровье, хорошее настроение и позитивное отношение к жизни, вы получите всё!
Но вот купить что-либо из вышеперечисленных вещей невозможно. Можно приобрести любые воображаемые материальные блага, даже запастись ими на будущее, но если ваша душа не наполнена, у вас нет ничего!
вторник, 29 июля 2008
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
- Почему я ушла? Потому что не хочу слышать пошлостей. Концерт я могу послушать и из другой комнаты. Знаете, мальчики, чем больше я с вами
времени провожу, тем больше мне кажется, что я деградирую. И не надо у меня спрашивать, где я была, когда вы были мальчиками. Я сейчас здесь,
в Ирландии, живу с вами в одном доме. И каждый день вижу перед собой мальчиков. Я и дальше буду так называть вас до тех пор, пока вы ни станете мужчинами. А мужчину отличает не список девушек, которых он лишил девственности, не то, как у него там стоит и не наличие бритвы в ванной. Можно прожить десятки лет, стать седым, дряхлым стариком, но так никогда не быть мужчиной. Мужчину в первую очередь отличают его поступки. Ведите себя соответственно, и тогда, может быть, что-нибудь изменится. Вы можете делать девушкам неумелые, отдающие пошлостью комплименты, и за это за вами, быть может, будут бегать десятки девчонок, но это все только до тех пор, пока они ни поймут, что вы - всего лишь красивые глянцевые картинки, что в душе вы - пустышки без каких-либо целей и стремлений. Нельзя прожигать жизнь, валяясь на диване и смотря безмозглые голливудские фильмы, которые один раз посмотришь, а второй раз - и за все золото мира не включишь. Нельзя модно одеваться, следить за своей внешностью и надеяться, что за симпатичные мордашки все девушки мира падут к вашим ногам. Нельзя жить на примитивном уровне, где единственные желания - это пожрать, поспать и спариться. В человеке должно быть еще что-то, понимаете? Надо ставить перед собой цели и добиваться их; надо учиться не потому что «так надо» или «в школе требуют», а для себя; надо жить, а не просто существовать, как амебы. В противном случае мы уподобимся животным. А еще… еще, мальчики, надо иметь что-то здесь – в голове – и здесь – в груди, а там у вас, увы, пусто.
пятница, 25 июля 2008
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Давным-давно, в одном городе жил был этот человек. Жил себе и жил, пока не понял в один прекрасный момент, что наш мир несовершенен. Это нормально, мысли о несовершенстве мира приходят рано или поздно в головы многих людей. Но наш герой был совершенно особенный человек, он решил изменить мир. Он решил сделать мир красивым, дружелюбным, хорошим и совершенным.
И этот человека сказал:
- Дайте мне семь лет, и я изменю мир!
И семь лет этот человек встречался с руководителями государств, организовывал масштабные акции по изменению мира, привлекал сотни и сотни тысяч людей к духовным практикам, работал все эти годы, не покладая рук. Он стал очень известным и уважаемым человеком, но семь лет прошли. А мир остался прежним.
Тогда он сказал себе:
- Наверное, изменить весь мир очень сложно, поэтому я изменю для начала свою страну. А остальные страны увидят, насколько у нас стало хорошо, и тоже изменятся. Это займет больше времени, но это точно изменит мир. Дайте мне 700 дней, и я изменю страну>.
Он пришел к президенту страны, получил все необходимые полномочия, ведь он был уважаемым и известным человеком. Все эти сотни дней человек работал почти круглосуточно, он встречался с руководителями крупных заводов, с лидерами политических партий, руководителями регионов и просто популярными актерами и известными людьми. Но через семьсот дней его страна осталась прежней.
- Черт побери! - сказал этот человек. - Если у меня не получилось изменить свою страну, то я изменю хотя бы свой родной город! Дайте мне 7 месяцев, и я изменю город!
Он встретился за это время с каждым жителем своего родного города, он это время почти не спал, он проявил нечеловеческую активность, но город остался прежним.
Тогда человек окончательно разозлился - он столько делал для этого мира, для этой страны, для этого города, а они остались прежними. Тогда он решил изменить свою жену. И взял себе для этого 7 недель. И вы уже, наверное, знаете результат. Его жена осталась прежней.
Тогда человек впервые за эти многие годы сел и подумал. А может быть, можно изменить сначала себя?
Он взял для себя семь дней. И через семь дней он изменился, и когда он изменился - изменилась его жена, его город, его страна и его мир.
И этот человека сказал:
- Дайте мне семь лет, и я изменю мир!
И семь лет этот человек встречался с руководителями государств, организовывал масштабные акции по изменению мира, привлекал сотни и сотни тысяч людей к духовным практикам, работал все эти годы, не покладая рук. Он стал очень известным и уважаемым человеком, но семь лет прошли. А мир остался прежним.
Тогда он сказал себе:
- Наверное, изменить весь мир очень сложно, поэтому я изменю для начала свою страну. А остальные страны увидят, насколько у нас стало хорошо, и тоже изменятся. Это займет больше времени, но это точно изменит мир. Дайте мне 700 дней, и я изменю страну>.
Он пришел к президенту страны, получил все необходимые полномочия, ведь он был уважаемым и известным человеком. Все эти сотни дней человек работал почти круглосуточно, он встречался с руководителями крупных заводов, с лидерами политических партий, руководителями регионов и просто популярными актерами и известными людьми. Но через семьсот дней его страна осталась прежней.
- Черт побери! - сказал этот человек. - Если у меня не получилось изменить свою страну, то я изменю хотя бы свой родной город! Дайте мне 7 месяцев, и я изменю город!
Он встретился за это время с каждым жителем своего родного города, он это время почти не спал, он проявил нечеловеческую активность, но город остался прежним.
Тогда человек окончательно разозлился - он столько делал для этого мира, для этой страны, для этого города, а они остались прежними. Тогда он решил изменить свою жену. И взял себе для этого 7 недель. И вы уже, наверное, знаете результат. Его жена осталась прежней.
Тогда человек впервые за эти многие годы сел и подумал. А может быть, можно изменить сначала себя?
Он взял для себя семь дней. И через семь дней он изменился, и когда он изменился - изменилась его жена, его город, его страна и его мир.
среда, 23 июля 2008
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
- Слушай, а что было бы, если бы ты.... в общем, помнишь, ты говорила, что в университете тебе предлагали распределение в два места? Ты говорила: "Новосибирск и Латвия". Что было бы, если б ты поехала в Новосибирск, м?
- Что было бы? Ну нашла бы я себе какого-нибудь ученого, жила бы, наверное, лучше, чем сейчас. Ведь Новосибирск и в СССР был научным центром. Тебя бы вот не было.
- Был бы кто-нибудь другой. А я бы даже и не узнала, что "меня нет".
- И все же, я не жалею о своем выборе.
- Слушай, а почему вместо России, ты выбрала именно эту замызганную Латвию, бедную, как церковная мышь?
- Ну ты что-о... Тогда Латвия была чем-то.... чем-то с другой планеты. Почти как заграница. И все там было. Одежда самая разная, на вкус и цвет, еда - пальчики оближешь. Ведь тогда все, в основном, ездили в Москву закупаться: джинсы там, кофты... а вот некоторые - в Латвию. Она тогда была богатой, самодостаточной. Курортом. Я когда приехала и увидела на прилавке 20 сортов пироженых, то просто потеряла дар речи.
- А что, у вас совсем был дефицит на пироженные?
- Да не только на пироженные. Мне в детстве родители с получки покупали 200 грамм конфет - так это вообще было счастье. А из пироженных у нас были только трубочки. Ну, ты видела нечто подобное. Только сейчас они заполнены, в основном, сгущенкой, а раньше был какой-то крем.
- О...
- Мы с Юркой, когда только встретились, только и делали, что ходили по кафешкам. И там, как дикие, указывали на все пироженные подряд.
- Поэтому ты и поехала в Латвию?
- Угу. Мне все девчонки в университете завидовали. Кто ж знал-то, что она окажется в такой ж***?
- Ну как кто ж знал... Советский Союз ведь развалился не за один день, а постепенно!
- Ну это сейчас легко сказать - постепенно. А раньше как? Нам всем казалось, что СССР - это что-то вечное. Вот сейчас, ты могла бы представить себя в каком другом мире? Что через лет десять не будет, например, никакой Латвии, что будет другая политика? Я вообще тогда думала, поеду в Латвию - местную "за границу" - устроюсь на престижную работу, выйду замуж. А получилось как? Неуспела приехать и - бах! - Союз развалился. Остались ни с чем.
- Слушай, а когда он развалился, Россия же всем предлагала русское гражданство. Почему вы не получили его?
- А зачем оно нам тогда нужно было? Россия была в такой нищете! Ты не представляешь. К тому же, очередь. А сейчас вон глянь: ну были бы у нас паспорта граждан РФ, и что? Чтоб ты с ними делала? В Евросоюз бы не попала так просто.
- Зато Россия сейчас поднимается. Нефть дорожает не по дням, а по часам.
- Ну да, она только начинает подниматься. И это только по телевизору выглядит все так красиво. Это только в Москве, да, может быть, в Питере живут нормально. А остальные города? Как насчет остальных городов? Зарплаты мизерные. Мы с тобой, по сравнению с ней, жиру бесимся, в нашей-то Ирландии.
- НЕ нашей.
- Ну, допустим, не нашей. Зато богатой.
- Она богата только потому, что Евросоюзу нужен был козел отпущения, который бы позволил сбрасывать отходы на своей территории со всей Европы!
- Не важно, главное, что она богата. И мы можем себе позволить все, что заходим. Сашенька, хочешь новый ноутбук за 1000 с лишним евро? Пожалуйста. Сашенька, хочешь Toyota одной из последних моделей? Купим!
- Ладно-ладно. Ты лучше скажи, чтоб ты делала, если б не Перестройка.
- Ну что-что, устроилась бы на престижную работу, работала бы, как и было задумано, инженером. А так, не успела приехать в Латвию, она стала независимой, и везде понадобился латышский. Пришлось получать еще раз образование. Мы потеряли многое в то время. Мужики не выдерживали и спивались. Ведь что это за жизнь такая - на завод да с завода? Когда я за Юрку вышла, он ведь был совершенно другим человеком. Лучшим из всех тех, кого я знала. Красивым, умным, обаятельным, аккуратным, порядочным, вежливым... А что сейчас с ним стало? Нет, я не говорю, что он стал плохим. Он и сейчас очень добрый, вежливый, порядочный, но это уже не тот человек, который был когда-то. Нету в нем чего... искры жизни что ли. Нет интересов каких-то, развития...
- А еще вы потеряли много денег...
- Нет, мы потеряли себя.
- Что было бы? Ну нашла бы я себе какого-нибудь ученого, жила бы, наверное, лучше, чем сейчас. Ведь Новосибирск и в СССР был научным центром. Тебя бы вот не было.
- Был бы кто-нибудь другой. А я бы даже и не узнала, что "меня нет".
- И все же, я не жалею о своем выборе.
- Слушай, а почему вместо России, ты выбрала именно эту замызганную Латвию, бедную, как церковная мышь?
- Ну ты что-о... Тогда Латвия была чем-то.... чем-то с другой планеты. Почти как заграница. И все там было. Одежда самая разная, на вкус и цвет, еда - пальчики оближешь. Ведь тогда все, в основном, ездили в Москву закупаться: джинсы там, кофты... а вот некоторые - в Латвию. Она тогда была богатой, самодостаточной. Курортом. Я когда приехала и увидела на прилавке 20 сортов пироженых, то просто потеряла дар речи.
- А что, у вас совсем был дефицит на пироженные?
- Да не только на пироженные. Мне в детстве родители с получки покупали 200 грамм конфет - так это вообще было счастье. А из пироженных у нас были только трубочки. Ну, ты видела нечто подобное. Только сейчас они заполнены, в основном, сгущенкой, а раньше был какой-то крем.
- О...
- Мы с Юркой, когда только встретились, только и делали, что ходили по кафешкам. И там, как дикие, указывали на все пироженные подряд.
- Поэтому ты и поехала в Латвию?
- Угу. Мне все девчонки в университете завидовали. Кто ж знал-то, что она окажется в такой ж***?
- Ну как кто ж знал... Советский Союз ведь развалился не за один день, а постепенно!
- Ну это сейчас легко сказать - постепенно. А раньше как? Нам всем казалось, что СССР - это что-то вечное. Вот сейчас, ты могла бы представить себя в каком другом мире? Что через лет десять не будет, например, никакой Латвии, что будет другая политика? Я вообще тогда думала, поеду в Латвию - местную "за границу" - устроюсь на престижную работу, выйду замуж. А получилось как? Неуспела приехать и - бах! - Союз развалился. Остались ни с чем.
- Слушай, а когда он развалился, Россия же всем предлагала русское гражданство. Почему вы не получили его?
- А зачем оно нам тогда нужно было? Россия была в такой нищете! Ты не представляешь. К тому же, очередь. А сейчас вон глянь: ну были бы у нас паспорта граждан РФ, и что? Чтоб ты с ними делала? В Евросоюз бы не попала так просто.
- Зато Россия сейчас поднимается. Нефть дорожает не по дням, а по часам.
- Ну да, она только начинает подниматься. И это только по телевизору выглядит все так красиво. Это только в Москве, да, может быть, в Питере живут нормально. А остальные города? Как насчет остальных городов? Зарплаты мизерные. Мы с тобой, по сравнению с ней, жиру бесимся, в нашей-то Ирландии.
- НЕ нашей.
- Ну, допустим, не нашей. Зато богатой.
- Она богата только потому, что Евросоюзу нужен был козел отпущения, который бы позволил сбрасывать отходы на своей территории со всей Европы!
- Не важно, главное, что она богата. И мы можем себе позволить все, что заходим. Сашенька, хочешь новый ноутбук за 1000 с лишним евро? Пожалуйста. Сашенька, хочешь Toyota одной из последних моделей? Купим!
- Ладно-ладно. Ты лучше скажи, чтоб ты делала, если б не Перестройка.
- Ну что-что, устроилась бы на престижную работу, работала бы, как и было задумано, инженером. А так, не успела приехать в Латвию, она стала независимой, и везде понадобился латышский. Пришлось получать еще раз образование. Мы потеряли многое в то время. Мужики не выдерживали и спивались. Ведь что это за жизнь такая - на завод да с завода? Когда я за Юрку вышла, он ведь был совершенно другим человеком. Лучшим из всех тех, кого я знала. Красивым, умным, обаятельным, аккуратным, порядочным, вежливым... А что сейчас с ним стало? Нет, я не говорю, что он стал плохим. Он и сейчас очень добрый, вежливый, порядочный, но это уже не тот человек, который был когда-то. Нету в нем чего... искры жизни что ли. Нет интересов каких-то, развития...
- А еще вы потеряли много денег...
- Нет, мы потеряли себя.
понедельник, 21 июля 2008
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Мы сидели за ланчем, когда моя дочь как бы между делом упомянула, что она и ее муж подумывают о том, чтобы "завести полноценную семью".
— Мы тут проводим опрос общественного мнения, — сказала она в шутку.
— Как думаешь, может, мне стоит обзавестись ребенком?
— Это изменит твою жизнь, — сказала я, стараясь ничем не выдавать своих эмоций.
— Я знаю, — отозвалась она. — И в выходные не поспишь, и в отпуск толком не съездишь.
Но это было совсем не то, что я имела в виду. Я смотрела на мою дочь, пытаясь почетче сформулировать свои слова. Я хотела, чтобы она поняла то, чему ее не научат ни на каких дородовых курсах.Мне хотелось сказать ей, что физические раны от родов заживут очень быстро, но материнство даст ей такую кровоточащую эмоциональную рану, которая никогда не затянется. Мне хотелось предупредить ее, что впредь она уже никогда не сможет читать газету без внутреннего вопроса: "А что, если бы это случилось с моим ребенком?" Что каждая авиакатастрофа, каждый пожар будет преследовать ее. Что когда она будет смотреть на фотографии детей, умирающих с голода, она будет думать о том, что на свете нет ничего хуже смерти твоего ребенка.
Мне казалось, что я должна предупредить ее, что сколько бы лет она не потратила на свою работу, ее карьера существенно пострадает после рождения ребенка. Она может нанять няню, но однажды она отправится на важнейшую деловую встречу, но думать она будет о сладком запахе детской головки. И ей потребуется вся ее сила воли, чтобы не сбежать домой просто ради того, чтобы выяснить, что с ее малышом все в порядке.
Глядя на свою привлекательную дочь, я хотела сказать ей, что она может сбросить набранный при беременности вес, но она никогда не сможет сбросить с себя материнство и стать прежней. Что ее жизнь, такая важная для нее сейчас, уже не будет столь значимой после рождения ребенка. Что она забудет про себя в тот момент, когда надо будет спасти ее отпрыска, и что она научится надеяться на осуществление -о нет! не своей мечты! — мечты своих детей.
Я хотела описать моей дочери чувство восторга, которое переполняет мать, когда она видит, как ее ребенок учится ездить на велосипеде. Я хотела запечатлеть для нее смех малыша, впервые дотрагивающегося до мягкой шерстки щенка или котенка. Я хотела, чтобы она почувствовала радость настолько животрепещущую, что она может причинять боль.
(с) Джин-Лу Тринтигнант
— Мы тут проводим опрос общественного мнения, — сказала она в шутку.
— Как думаешь, может, мне стоит обзавестись ребенком?
— Это изменит твою жизнь, — сказала я, стараясь ничем не выдавать своих эмоций.
— Я знаю, — отозвалась она. — И в выходные не поспишь, и в отпуск толком не съездишь.
Но это было совсем не то, что я имела в виду. Я смотрела на мою дочь, пытаясь почетче сформулировать свои слова. Я хотела, чтобы она поняла то, чему ее не научат ни на каких дородовых курсах.Мне хотелось сказать ей, что физические раны от родов заживут очень быстро, но материнство даст ей такую кровоточащую эмоциональную рану, которая никогда не затянется. Мне хотелось предупредить ее, что впредь она уже никогда не сможет читать газету без внутреннего вопроса: "А что, если бы это случилось с моим ребенком?" Что каждая авиакатастрофа, каждый пожар будет преследовать ее. Что когда она будет смотреть на фотографии детей, умирающих с голода, она будет думать о том, что на свете нет ничего хуже смерти твоего ребенка.
Я смотрела на ее отманикюренные ноготки и стильный костюм и думала о том, что как бы изысканна она ни была, материнство опустит ее на примитивный уровень медведицы, защищающей своего медвежонка. Что встревоженный крик "Мама!" заставит ее бросить без сожаления все — от суфле до самого лучшего хрустального бокала.
Мне казалось, что я должна предупредить ее, что сколько бы лет она не потратила на свою работу, ее карьера существенно пострадает после рождения ребенка. Она может нанять няню, но однажды она отправится на важнейшую деловую встречу, но думать она будет о сладком запахе детской головки. И ей потребуется вся ее сила воли, чтобы не сбежать домой просто ради того, чтобы выяснить, что с ее малышом все в порядке.
Я хотела, чтобы моя дочь знала, что каждодневные ерундовые проблемы уже никогда не будут для нее ерундой. Что желание пятилетнего мальчика пойти в мужской туалет в "Макдоналдсе" станет огромной дилеммой. Что там, среди гремящих подносов и вопящих детей, вопросы независимости и половой принадлежности встанут на одну чашу весов, а страх, что там, в туалете, может оказаться насильник малолетних - на другую.
Глядя на свою привлекательную дочь, я хотела сказать ей, что она может сбросить набранный при беременности вес, но она никогда не сможет сбросить с себя материнство и стать прежней. Что ее жизнь, такая важная для нее сейчас, уже не будет столь значимой после рождения ребенка. Что она забудет про себя в тот момент, когда надо будет спасти ее отпрыска, и что она научится надеяться на осуществление -о нет! не своей мечты! — мечты своих детей.
Я хотела, чтобы она знала, что шрам от кесарева сечения или растяжки будут для нее знаками чести. Что ее отношения с ее мужем изменятся и совсем не так, как она думает. Мне бы хотелось, чтобы она поняла, как сильно можно любить мужчину, который осторожно посыпает присыпкой твоего ребенка и который никогда не отказывается поиграть с ним. Думаю, она узнает, что такое влюбиться заново по причине, которая сейчас покажется ей совсем неромантической. Я хотела, чтобы моя дочь могла почувствовать ту связь между всеми женщинами земли, которые пытались остановить войны, преступления и вождение в пьяном виде.
Я хотела описать моей дочери чувство восторга, которое переполняет мать, когда она видит, как ее ребенок учится ездить на велосипеде. Я хотела запечатлеть для нее смех малыша, впервые дотрагивающегося до мягкой шерстки щенка или котенка. Я хотела, чтобы она почувствовала радость настолько животрепещущую, что она может причинять боль.
Удивленный взгляд моей дочери дал мне понять, что у меня на глаза навернулись слезы.
— Ты никогда не пожалеешь об этом, — сказала я наконец. Потом я дотянулась через стол до нее, сжала ее руку и мысленно помолилась за нее, за себя и за всех смертных женщин, кто посвящает себя этому самому чудесному из призваний.Поделитесь этой историей с мамой, которую вы знаете или со своими подругами, которые когда-нибудь будут мамами.
И пусть с вами всегда будут те, кого вы любите. На белом свете не существуют талантов без легкого привкуса безумия.(с) Джин-Лу Тринтигнант
среда, 09 апреля 2008
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Не знаю, насколько правда. Вот только, почему-то, охотно верится. Но если это - реально, то... слов просто нет. А какие тут могут быть слова, если дыбом встают волосы даже на руках?
В переходе возле станции метро сидит женщина неопределенного возраста. Ей можно дать с ходу и тридцать, и двадцать три, и сорок два. Волосы у женщины спутаны и грязны, голова опущена в скорби.
Перед женщиной на заплеванном полу перехода лежит кулек. В кулек сердобольные граждане бросают деньги. И не бросали бы, да на руках женщина держит весомый «аргумент» в пользу того, что ей деньги просто необходимы. На руках у женщины спит ребенок лет двух. Он в грязной шапочке, бывшей когда-то белой, в спортивном костюмчике. Переход – место достаточно оживленное. И течет нескончаемым потоком людская толпа, и звенит мелочь в кульке, и шуршат купюры.
Я ходил мимо женщины около месяца. Я догадывался, кому уходят деньги, жертвуемые многочисленными прохожими. Уж сколько говорено, сколько написано, но народ наш такой – жалостливый. Жалостливый, до слез. Готов народ наш отдать последнюю рубашку свою, последние копейки из кармана вытряхнуть. Подал такому «несчастному» – и чувствуешь, что у тебя все еще не так плохо. Помог, вроде бы как. Хорошее дело сделал…
Я ходил мимо попрошайки месяц. Не подавал, так как не хотел, чтобы на мои деньги какой-нибудь негодяй купил себе кирпича одну штуку, да вставил в стену нового дома-дворца своего. Пускай будет дыра у него в стене, у негодяя этого. Не будет кирпича от меня. Но, судя по тому, как попрошайке подавали, хозяин ее имел уже несколько домов-дворцов.
Ну и попрошайке что-то перепадает, конечно. Бутылка водки на вечер, да шаурма. Хозяева таких «точек» попрошайничества имеют немало, но отличаются жадностью. И жестокостью. На том и держится их супердоходный бизнес. На деньгах да на страхе. Никто из опускающих монетку в кулечек не знает, что «встать» на место возле Владимирского собора невозможно, а хождение по вагонам метро с уныло-тягучим «простите, что я до вас обращаюся» стоит от 20 долларов в день. Или – знает? В таком случае – знает, но подает?
Никто из добряков, жертвующих «мадонне с младенцем», не задумывается над еще одним вопросом. Над одним несоответствием, буквально бросающимся в глаза. Спустя месяц хождения мимо попрошайки меня вдруг как током ударило, и я, остановившись в многолюдном переходе, уставился на малыша, одетого в неизменно-грязный спортивный костюмчик. Я понял, что именно казалось мне «неправильным», если можно назвать «правильным» уже само нахождение ребенка в грязном подземном переходе с утра до вечера. Ребенок спал. Ни всхлипа, ни вскрика. Спал, уткнувшись личиком в колено той, кто представлялась его мамой. Попрошайка подняла на меня глаза. Наши взгляды встретились. Бьюсь об заклад, она поняла то, что понял я…
У кого из вас, уважаемые читатели, есть дети? Вспомните, как часто они спали в возрасте 1-2-3-х лет? Час, два, максимум три (не подряд) дневного сна, и снова – движение. За весь месяц каждодневного моего хождения по переходу я НИ РАЗУ не видел ребенка бодрствующим! Я смотрел на маленького человечка, уткнувшегося в колено «мамы», и страшное мое подозрение постепенно формировалось в твердую уверенность.
– Почему он спит все время? – спросил я, уставившись на ребенка.
Попрошайка сделала вид, что не расслышала. Она опустила глаза и закуталась в воротник потертой куртки. Я повторил вопрос. Женщина вновь подняла глаза. Она посмотрела куда-то за мою спину. Во взгляде ее явственно читалось усталое раздражение вперемешку с полнейшей отрешенностью. Я впервые видел подобный взгляд. Взгляд существа с другой планеты.
– Пошел на… – произнесла она одними губами.
– Почему он спит?! – я почти кричал…
Сзади кто-то положил руку мне на плечо. Я оглянулся. Мужчина с типичным лицом рабочего с близлежащего завода неодобрительно хмурил седые брови:
– Ты чего к ней пристал? Видишь – и так жизнь у нее… Эх… На вот, дочка, – мужик вытряхнул из своей огромной пятерни монетки.
Попрошайка перекрестилась, изобразив на лице смирение и вселенскую скорбь. Мужик убрал ручищу с моего плеча, побрел к выходу из перехода. Дома он расскажет, как защитил угнетенную, несчастную, обездоленную женщину от негодяя в дорогой дубленке.
Милиционер, подошедший ко мне в переходе на следующий день, выразился почти так же, как и его «подопечная» попрошайка. И на свой вопрос я получил исчерпывающее:
– Пошел в…
А ребенок спал…
Я позвонил знакомому. Это веселый и смешливый человек с глазами-маслинами. Он с горем пополам окончил три класса, и читает с трудом. Полное отсутствие образования не мешает ему передвигаться по улицам города на очень дорогих иномарках и жить в домике с бесчисленным количеством окон, башенок и балкончиков. Знакомый был весьма удивлен моей уверенностью в том, что весь без исключения подобный бизнес контролируют представители его национальности. Я узнал, что в Киеве попрошаек «держат» и молдаване, и украинцы. Причем, первые специализируются, в основном, на «инвалидах войны». Мы часто видим их на переходах и светофорах, снующими буквально под колесами машин. Мнимые афганцы «работают» также и в метрополитене.
Всевозможными «больными», хромыми и «приехавшими делать операцию» заведуют с равным успехом как украинцы, так и цыгане. Бизнес этот, несмотря на кажущуюся стихийность, четко организован. Курируется попрошайничество организованными преступными группировками, и деньги, брошенные полунищими прохожими в кулечек «обездоленного инвалида», уходят «наверх». Причем, настолько «наверх», что, узнай об этом сердобольный прохожий, он потерял бы сознание от удивления. Детей берут в «аренду» у семей алкоголиков, или попросту воруют. Но это все, что говорится, цветочки.
Мне нужно было получить ответ на вопрос – почему спит ребенок? И я его получил. Причем, мой знакомый цыган произнес фразу, повергнувшую меня в шок, вполне обыденно, спокойным голосом. Как о погоде сказал:
– Или под героином, или под водкой…
Я остолбенел. «Кто под героином? Кто – под водкой?!»
– Ребенок. Чтобы не кричал, не мешал. Ей с ним целый день сидеть, представляешь, как он надоесть может?
Для того чтобы ребенок спал весь день, его накачивают водкой. Или – наркотиками. Разумеется, что детский организм не способен справляться с таким шоком. И дети часто умирают. Самое страшное – иногда умирают днем, среди «рабочего дня». И мнимая мать должна досидеть с мертвым ребенком на руках до вечера. Таковы правила. И идут мимо прохожие, и бросают мелочь в кулек, и считают, что поступают благородно. Помогают «матери-одиночке»…
… На следующий день я стоял в переходе возле станции метро Л. Милиционера, ответившего мне вчера ругательством, не было видно. Я запасся журналистским удостоверением, и был готов к серьезному разговору. Но разговора не получилось. А получилось следующее…
У женщины на руках лежал ДРУГОЙ ребенок. Мои вопросы попрошайка попросту игнорировала с отрешенным лицом. Меня интересовали документы на ребенка, и, самое главное – где вчерашний малыш?
Попрошайка вопросы игнорировала, зато их не игнорировали торговки, стоявшие рядом. От женщины, торгующей трусиками, я узнал, что мне следует, мягко говоря, удалиться из перехода. К возгласам торговки подключились ее негодующие соседки по ремеслу. Следом за ними – прохожие преклонных лет. В общем, я был с позором выдворен из перехода. Оставалось одно – звонить 02 или искать милицейский патруль. Но милиция нашла меня сама. Сержант, любитель посылать в…, подошел ко мне и спросил документы. Я документы предоставил, и высказал свое мнение по поводу нахождения женщины с ребенком в переходе. Сержант со мною согласился, и… отправился звонить кому-то. Я стоял перед переходом, с полным ощущением того, что пытаюсь бороться с ветряными мельницами. Спустя несколько минут в переходе не было уже ни торговок, ни попрошайки со спящим ребенком…
Когда вы видите в метро ли, на улице ли женщин с детьми, просящих милостыню, задумайтесь, прежде чем ваша рука полезет за деньгами. Подумайте о том, что не будь вашего и сотен тысяч подаяний, и бизнес этот умер бы. Умер бы бизнес, а не дети, накачанные водкой или наркотиками. Не смотрите на спящего ребенка с умилением. Смотрите с ужасом. Ибо вы, прочитавшие эту статью, знаете теперь – почему спит ребенок…
А сколько таких "нищих" видим мы у себя в городе? Это страшно - ТАК ставить человеческую жизнь на поток. Причём на поток смерти... Помилуй нас, Господи...
(с)
В переходе возле станции метро сидит женщина неопределенного возраста. Ей можно дать с ходу и тридцать, и двадцать три, и сорок два. Волосы у женщины спутаны и грязны, голова опущена в скорби.
Перед женщиной на заплеванном полу перехода лежит кулек. В кулек сердобольные граждане бросают деньги. И не бросали бы, да на руках женщина держит весомый «аргумент» в пользу того, что ей деньги просто необходимы. На руках у женщины спит ребенок лет двух. Он в грязной шапочке, бывшей когда-то белой, в спортивном костюмчике. Переход – место достаточно оживленное. И течет нескончаемым потоком людская толпа, и звенит мелочь в кульке, и шуршат купюры.
Я ходил мимо женщины около месяца. Я догадывался, кому уходят деньги, жертвуемые многочисленными прохожими. Уж сколько говорено, сколько написано, но народ наш такой – жалостливый. Жалостливый, до слез. Готов народ наш отдать последнюю рубашку свою, последние копейки из кармана вытряхнуть. Подал такому «несчастному» – и чувствуешь, что у тебя все еще не так плохо. Помог, вроде бы как. Хорошее дело сделал…
Я ходил мимо попрошайки месяц. Не подавал, так как не хотел, чтобы на мои деньги какой-нибудь негодяй купил себе кирпича одну штуку, да вставил в стену нового дома-дворца своего. Пускай будет дыра у него в стене, у негодяя этого. Не будет кирпича от меня. Но, судя по тому, как попрошайке подавали, хозяин ее имел уже несколько домов-дворцов.
Ну и попрошайке что-то перепадает, конечно. Бутылка водки на вечер, да шаурма. Хозяева таких «точек» попрошайничества имеют немало, но отличаются жадностью. И жестокостью. На том и держится их супердоходный бизнес. На деньгах да на страхе. Никто из опускающих монетку в кулечек не знает, что «встать» на место возле Владимирского собора невозможно, а хождение по вагонам метро с уныло-тягучим «простите, что я до вас обращаюся» стоит от 20 долларов в день. Или – знает? В таком случае – знает, но подает?
Никто из добряков, жертвующих «мадонне с младенцем», не задумывается над еще одним вопросом. Над одним несоответствием, буквально бросающимся в глаза. Спустя месяц хождения мимо попрошайки меня вдруг как током ударило, и я, остановившись в многолюдном переходе, уставился на малыша, одетого в неизменно-грязный спортивный костюмчик. Я понял, что именно казалось мне «неправильным», если можно назвать «правильным» уже само нахождение ребенка в грязном подземном переходе с утра до вечера. Ребенок спал. Ни всхлипа, ни вскрика. Спал, уткнувшись личиком в колено той, кто представлялась его мамой. Попрошайка подняла на меня глаза. Наши взгляды встретились. Бьюсь об заклад, она поняла то, что понял я…
У кого из вас, уважаемые читатели, есть дети? Вспомните, как часто они спали в возрасте 1-2-3-х лет? Час, два, максимум три (не подряд) дневного сна, и снова – движение. За весь месяц каждодневного моего хождения по переходу я НИ РАЗУ не видел ребенка бодрствующим! Я смотрел на маленького человечка, уткнувшегося в колено «мамы», и страшное мое подозрение постепенно формировалось в твердую уверенность.
– Почему он спит все время? – спросил я, уставившись на ребенка.
Попрошайка сделала вид, что не расслышала. Она опустила глаза и закуталась в воротник потертой куртки. Я повторил вопрос. Женщина вновь подняла глаза. Она посмотрела куда-то за мою спину. Во взгляде ее явственно читалось усталое раздражение вперемешку с полнейшей отрешенностью. Я впервые видел подобный взгляд. Взгляд существа с другой планеты.
– Пошел на… – произнесла она одними губами.
– Почему он спит?! – я почти кричал…
Сзади кто-то положил руку мне на плечо. Я оглянулся. Мужчина с типичным лицом рабочего с близлежащего завода неодобрительно хмурил седые брови:
– Ты чего к ней пристал? Видишь – и так жизнь у нее… Эх… На вот, дочка, – мужик вытряхнул из своей огромной пятерни монетки.
Попрошайка перекрестилась, изобразив на лице смирение и вселенскую скорбь. Мужик убрал ручищу с моего плеча, побрел к выходу из перехода. Дома он расскажет, как защитил угнетенную, несчастную, обездоленную женщину от негодяя в дорогой дубленке.
Милиционер, подошедший ко мне в переходе на следующий день, выразился почти так же, как и его «подопечная» попрошайка. И на свой вопрос я получил исчерпывающее:
– Пошел в…
А ребенок спал…
Я позвонил знакомому. Это веселый и смешливый человек с глазами-маслинами. Он с горем пополам окончил три класса, и читает с трудом. Полное отсутствие образования не мешает ему передвигаться по улицам города на очень дорогих иномарках и жить в домике с бесчисленным количеством окон, башенок и балкончиков. Знакомый был весьма удивлен моей уверенностью в том, что весь без исключения подобный бизнес контролируют представители его национальности. Я узнал, что в Киеве попрошаек «держат» и молдаване, и украинцы. Причем, первые специализируются, в основном, на «инвалидах войны». Мы часто видим их на переходах и светофорах, снующими буквально под колесами машин. Мнимые афганцы «работают» также и в метрополитене.
Всевозможными «больными», хромыми и «приехавшими делать операцию» заведуют с равным успехом как украинцы, так и цыгане. Бизнес этот, несмотря на кажущуюся стихийность, четко организован. Курируется попрошайничество организованными преступными группировками, и деньги, брошенные полунищими прохожими в кулечек «обездоленного инвалида», уходят «наверх». Причем, настолько «наверх», что, узнай об этом сердобольный прохожий, он потерял бы сознание от удивления. Детей берут в «аренду» у семей алкоголиков, или попросту воруют. Но это все, что говорится, цветочки.
Мне нужно было получить ответ на вопрос – почему спит ребенок? И я его получил. Причем, мой знакомый цыган произнес фразу, повергнувшую меня в шок, вполне обыденно, спокойным голосом. Как о погоде сказал:
– Или под героином, или под водкой…
Я остолбенел. «Кто под героином? Кто – под водкой?!»
– Ребенок. Чтобы не кричал, не мешал. Ей с ним целый день сидеть, представляешь, как он надоесть может?
Для того чтобы ребенок спал весь день, его накачивают водкой. Или – наркотиками. Разумеется, что детский организм не способен справляться с таким шоком. И дети часто умирают. Самое страшное – иногда умирают днем, среди «рабочего дня». И мнимая мать должна досидеть с мертвым ребенком на руках до вечера. Таковы правила. И идут мимо прохожие, и бросают мелочь в кулек, и считают, что поступают благородно. Помогают «матери-одиночке»…
… На следующий день я стоял в переходе возле станции метро Л. Милиционера, ответившего мне вчера ругательством, не было видно. Я запасся журналистским удостоверением, и был готов к серьезному разговору. Но разговора не получилось. А получилось следующее…
У женщины на руках лежал ДРУГОЙ ребенок. Мои вопросы попрошайка попросту игнорировала с отрешенным лицом. Меня интересовали документы на ребенка, и, самое главное – где вчерашний малыш?
Попрошайка вопросы игнорировала, зато их не игнорировали торговки, стоявшие рядом. От женщины, торгующей трусиками, я узнал, что мне следует, мягко говоря, удалиться из перехода. К возгласам торговки подключились ее негодующие соседки по ремеслу. Следом за ними – прохожие преклонных лет. В общем, я был с позором выдворен из перехода. Оставалось одно – звонить 02 или искать милицейский патруль. Но милиция нашла меня сама. Сержант, любитель посылать в…, подошел ко мне и спросил документы. Я документы предоставил, и высказал свое мнение по поводу нахождения женщины с ребенком в переходе. Сержант со мною согласился, и… отправился звонить кому-то. Я стоял перед переходом, с полным ощущением того, что пытаюсь бороться с ветряными мельницами. Спустя несколько минут в переходе не было уже ни торговок, ни попрошайки со спящим ребенком…
Когда вы видите в метро ли, на улице ли женщин с детьми, просящих милостыню, задумайтесь, прежде чем ваша рука полезет за деньгами. Подумайте о том, что не будь вашего и сотен тысяч подаяний, и бизнес этот умер бы. Умер бы бизнес, а не дети, накачанные водкой или наркотиками. Не смотрите на спящего ребенка с умилением. Смотрите с ужасом. Ибо вы, прочитавшие эту статью, знаете теперь – почему спит ребенок…
А сколько таких "нищих" видим мы у себя в городе? Это страшно - ТАК ставить человеческую жизнь на поток. Причём на поток смерти... Помилуй нас, Господи...
(с)
воскресенье, 09 марта 2008
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
"И грянул гром", на мой взгляд, наиболее известный рассказ Рея Бредбери. После премьеры фильма "Эффект бабочки" и выпуска книги с точно таким же названием и сюжетом автора Джеймса Сваллоу, изменения событий прошлого стало весьма популярным. Многим нравится читать "Эффект бабочки", но мало кто знает, что идея принадлежит далеко не продюссерам или Сваллоу. Все началось с коротенького рассказа Бредбери.
Объявление на стене расплылось, словно его затянуло пленкой скользящей теплой воды; Экельс почувствовал, как веки, смыкаясь, на долю секунды прикрыли зрачки, но и в мгновенном мраке горели буквы:
А/О САФАРИ ВО ВРЕМЕНИ
ОРГАНИЗУЕМ САФАРИ В ЛЮБОЙ ГОД ПРОШЛОГО
ВЫ ВЫБИРАЕТЕ ДОБЫЧУ
МЫ ДОСТАВЛЯЕМ ВАС НА МЕСТО
ВЫ УБИВАЕТЕ ЕЕ
В глотке Экельса скопилась теплая слизь; он судорожно глотнул. Мускулы вокруг рта растянули губы в улыбку, когда он медленно поднял руку, в которой покачивался чек на десять тысяч долларов, предназначенный для человека за конторкой.
– Вы гарантируете, что я вернусь из сафари живым?
– Мы ничего не гарантируем, – ответил служащий, – кроме динозавров. – Он повернулся. – Вот мистер Тревис, он будет вашим проводником в Прошлое. Он скажет вам, где и когда стрелять. Если скажет "не стрелять", значит – не стрелять. Не выполните его распоряжения, по возвращении заплатите штраф – еще десять тысяч, кроме того, ждите неприятностей от правительства.
В дальнем конце огромного помещения конторы Экельс видел нечто причудливое и неопределенное, извивающееся и гудящее, переплетение проводов и стальных кожухов, переливающийся яркий ореол – то оранжевый, то серебристый, то голубой. Гул был такой, словно само Время горело на могучем костре, словно все годы, все даты летописей, все дни свалили в одну кучу и подожгли.
Одно прикосновение руки – и тотчас это горение послушно даст задний ход. Экельс помнил каждое слово объявления. Из пепла и праха, из пыли и золы восстанут, будто золотистые саламандры, старые годы, зеленые годы, розы усладят воздух, седые волосы станут черными, исчезнут морщины и складки, все и вся повернет вспять и станет семенем, от смерти ринется к своему истоку, солнца будут всходить на западе и погружаться в зарево востока, луны будут убывать с другого конца, все и вся уподобится цыпленку, прячущемуся в яйцо, кроликам, ныряющим в шляпу фокусника, все и вся познает новую смерть, смерть семени, зеленую смерть, возвращения в пору, предшествующую зачатию. И это будет сделано одним лишь движением руки…
– Черт возьми, – выдохнул Экельс; на его худом лице мелькали блики света от Машины – Настоящая Машина времени! – Он покачал головой. – Подумать только. Закончись выборы вчера иначе, и я сегодня, быть может, пришел бы сюда спасаться бегством. Слава богу, что победил Кейт. В Соединенных Штатах будет хороший президент.
– Вот именно, – отозвался человек за конторкой. – Нам повезло. Если бы выбрали Дойчера, не миновать нам жесточайшей диктатуры. Этот тип против всего на свете – против мира, против веры, против человечности, против разума. Люди звонили нам и справлялись – шутя, конечно, а впрочем… Дескать, если Дойчер будет президентом, нельзя ли перебраться в 1492 год. Да только не наше это дело – побеги устраивать. Мы организуем сафари. Так или иначе, Кейт – президент, и у вас теперь одна забота…
– …убить моего динозавра, – закончил фразу Экельс.
– Tyrannosaurus rex. Громогласный Ящер, отвратительнейшее чудовище в истории планеты. Подпишите вот это. Что бы с вами ни произошло, мы не отвечаем. У этих динозавров зверский аппетит.
Экельс вспыхнул от возмущения.
– Вы пытаетесь испугать меня?
– По чести говоря, да. Мы вовсе не желаем отправлять в прошлое таких, что при первом же выстреле ударяются в панику. В том году погибло шесть руководителей и дюжина охотников. Мы предоставляем вам случай испытать самое чертовское приключение, о каком только может мечтать настоящий охотник. Путешествие на шестьдесят миллионов лет назад и величайшая добыча всех времен! Вот ваш чек. Порвите его.
Мистер Экельс долго, смотрел на чек. Пальцы его дрожали.
– Ни пуха, ни пера, – сказал человек за конторкой. – Мистер Тревис, займитесь клиентом.
Неся ружья в руках, они молча прошли через комнату к Машине, к серебристому металлу и рокочущему свету.
Сперва день, затем ночь, опять день, опять ночь; потом день – ночь, день – ночь, день. Неделя, месяц, год, десятилетие! 2055 год. 2019, 1999! 1957! Мимо! Машина ревела.
Они надели кислородные шлемы, проверили наушники.
Экельс качался на мягком сиденье – бледный, зубы стиснуты. Он ощутил судорожную дрожь в руках, посмотрел вниз и увидел, как его пальцы сжали новое ружье. В машине было еще четверо. Тревис – руководитель сафари, его помощник Лесперанс и два охотника – Биллингс и Кремер. Они сидели, глядя друг на друга, а мимо, точно вспышки молний, проносились годы.
– Это ружье может убить динозавра? – вымолвили губы Экельса.
– Если верно попадешь, – ответил в наушниках Тревис. – У некоторых динозавров два мозга: один в голове, другой ниже по позвоночнику. Таких мы не трогаем. Лучше не злоупотреблять своей счастливой звездой. Первые две пули в глаза, если сумеете, конечно. Ослепили, тогда бейте в мозг.
Машина взвыла. Время было словно кинолента, пущенная обратным ходом. Солнца летели вспять, за ними мчались десятки миллионов лун.
– Господи, – произнес Экельс. – Все охотники, когда либо жившие на свете, позавидовали бы нам сегодня. Тут тебе сама Африка покажется Иллинойсом.
Машина замедлила ход, вой сменился ровным гулом. Машина остановилась.
Солнце остановилось на небе.
Мгла, окружавшая Машину, рассеялась, они были в древности, глубокой глубокой древности, три охотника и два руководителя, у каждого на коленях ружье – голубой вороненый ствол.
– Христос еще не родился, – сказал Тревис. – Моисей не ходил еще на гору беседовать с богом. Пирамиды лежат в земле, камни для них еще не обтесаны и не сложены. Помните об этом. Александр, Цезарь, Наполеон, Гитлер – никого из них нет.
Они кивнули.
– Вот, – мистер Тревис указал пальцем, – вот джунгли за шестьдесят миллионов две тысячи пятьдесят пять лет до президента Кейта.
Он показал на металлическую тропу, которая через распаренное болото уходила в зеленые заросли, извиваясь между огромными папоротниками и пальмами.
– А это, – объяснил он, – Тропа, проложенная здесь для охотников Компанией. Она парит над землей на высоте шести дюймов. Не задевает ни одного дерева, ни одного цветка, ни одной травинки. Сделана из антигравитационного металла. Ее назначение – изолировать вас от этого мира прошлого, чтобы вы ничего не коснулись. Держитесь Тропы. Не сходите с нее. Повторяю: не сходите с нее. Ни при каких обстоятельствах! Если свалитесь с нее – штраф. И не стреляйте ничего без нашего разрешения.
– Почему? – спросил Экельс.
Они сидели среди древних зарослей. Ветер нес далекие крики птиц, нес запах смолы и древнего соленого моря, запах влажной травы и кроваво красных цветов.
– Мы не хотим изменять Будущее. Здесь, в Прошлом, мы незваные гости. Правительство не одобряет наши экскурсии. Приходится платить немалые взятки, чтобы нас не лишили концессии. Машина времени – дело щекотливое. Сами того не зная, мы можем убить какое нибудь важное животное, пичугу, жука, раздавить цветок и уничтожить важное звено в развитии вида.
– Я что то не понимаю, – сказал Экельс.
– Ну так слушайте, – продолжал Тревис. – Допустим, мы случайно убили здесь мышь. Это значит, что всех будущих потомков этой мыши уже не будет – верно?
– Да.
– Не будет потомков от потомков от всех ее потомков! Значит, неосторожно ступив ногой, вы уничтожаете не одну, и не десяток, и не тысячу, а миллион – миллиард мышей!
– Хорошо, они сдохли, – согласился Экельс. – Ну и что?
– Что? – Тревис презрительно фыркнул. – А как с лисами, для питания которых нужны были именно эти мыши? Не хватит десяти мышей – умрет одна лиса. Десятью лисами меньше – подохнет от голода лев. Одним львом меньше – погибнут всевозможные насекомые и стервятники, сгинет неисчислимое множество форм жизни. И вот итог: через пятьдесят девять миллионов лет пещерный человек, один из дюжины, населяющей весь мир, гонимый голодом, выходит на охоту за кабаном или саблезубым тигром. Но вы, друг мой, раздавив одну мышь, тем самым раздавили всех тигров в этих местах. И пещерный человек умирает от голода. А этот человек, заметьте себе, не просто один человек, нет! Это целый будущий народ. Из его чресел вышло бы десять сыновей. От них произошло бы сто – и так далее, и возникла бы целая цивилизация. Уничтожьте одного человека – и вы уничтожите целое племя, народ, историческую эпоху. Это все равно что убить одного из внуков Адама. Раздавите ногой мышь – это будет равносильно землетрясению, которое исказит облик всей земли, в корне изменит наши судьбы. Гибель одного пещерного человека – смерть миллиарда его потомков, задушенных во чреве. Может быть, Рим не появится на своих семи холмах. Европа навсегда останется глухим лесом, только в Азии расцветет пышная жизнь. Наступите на мышь – и вы сокрушите пирамиды. Наступите на мышь – и вы оставите на Вечности вмятину величиной с Великий Каньон. Не будет королевы Елизаветы, Вашингтон не перейдет Делавер. Соединенные Штаты вообще не появятся. Так что будьте осторожны. Держитесь тропы. Никогда не сходите с нее!
– Понимаю, – сказал Экельс. – Но тогда, выходит, опасно касаться даже травы?
– Совершенно верно. Нельзя предсказать, к чему приведет гибель того или иного растения. Малейшее отклонение сейчас неизмеримо возрастет за шестьдесят миллионов лет. Разумеется, не исключено, что наша теория ошибочна. Быть может, мы не в состоянии повлиять на Время. А если и в состоянии – то очень незначительно. Скажем, мертвая мышь ведет к небольшому отклонению в мире насекомых, дальше – к угнетению вида, еще дальше – к неурожаю, депрессии, голоду, наконец, к изменениям социальным. А может быть, итог будет совсем незаметным – легкое дуновение, шепот, волосок, пылинка в воздухе, такое, что сразу не увидишь. Кто знает? Кто возьмется предугадать? Мы не знаем – только гадаем. И покуда нам не известно совершенно точно, что наши вылазки во Времени для истории – гром или легкий шорох, надо быть чертовски осторожным. Эта Машина, эта Тропа, ваша одежда, вы сами, как вам известно, – все обеззаражено. И назначение этих кислородных шлемов – помешать нам внести в древний воздух наши бактерии.
– Но откуда мы знаем, каких зверей убивать?
– Они помечены красной краской, – ответил Тревис. – Сегодня, перед нашей отправкой, мы послали сюда на Машине Лесперанса. Он побывал как раз в этом времени и проследил за некоторыми животными.
– Изучал их?
– Вот именно, – отозвался Лесперанс. – Я прослеживаю всю их жизнь и отмечаю, какие особи живут долго. Таких очень мало. Сколько раз они спариваются. Редко… Жизнь коротка. Найдя зверя, которого подстерегает смерть под упавшим деревом или в асфальтовом озере, я отмечаю час, минуту, секунду, когда он гибнет. Затем стреляю красящей пулей. Она оставляет на коже красную метку. Когда экспедиция отбывает в Прошлое, я рассчитываю все так, чтобы мы явились минуты за две до того, как животное все равно погибнет. Так что мы убиваем только те особи, у которых нет будущего, которым и без того уже не спариться. Видите, насколько мы осторожны?
– Но если вы утром побывали здесь, – взволнованно заговорил Экельс, – то должны были встретить нас, нашу экспедицию! Как она прошла? Успешно? Все остались живы?
Тревис и Лесперанс переглянулись.
– Это был бы парадокс, – сказал Лесперанс. – Такой путаницы, чтобы человек встретил самого себя, Время не допускает. Если возникает такая опасность. Время делает шаг в сторону. Вроде того, как самолет проваливается в воздушную яму. Вы заметили, как Машину тряхнуло перед самой нашей остановкой? Это мы миновали самих себя по пути обратно в Будущее. Но мы не видели ничего. Поэтому невозможно сказать, удалась ли наша экспедиция, уложили ли мы зверя, вернулись ли мы – вернее, вы, мистер Экельс, – обратно живые.
Экельс бледно улыбнулся.
– Ну, все, – отрезал Тревис. – Встали!
Пора было выходить из Машины.
Джунгли были высокие, и джунгли были широкие, и джунгли были навеки всем миром. Воздух наполняли звуки, словно музыка, словно паруса бились в воздухе – это летели, будто исполинские летучие мыши из кошмара, из бреда, махая огромными, как пещерный свод, серыми крыльями, птеродактили. Экельс, стоя на узкой Тропе, шутя прицелился.
– Эй, бросьте! – скомандовал Тревис. – Даже в шутку не цельтесь, черт бы вас побрал! Вдруг выстрелит…
Экельс покраснел.
– Где же наш Tyrannosaurus rex?
Лесперанс взглянул на свои часы.
– На подходе. Мы встретимся ровно через шестьдесят секунд. И ради бога – не прозевайте красное пятно. Пока не скажем, не стрелять. И не сходите с Тропы. Не сходите с тропы!
Они шли навстречу утреннему ветерку.
– Странно, – пробормотал Экельс. – Перед нами – шестьдесят миллионов лет. Выборы прошли. Кейт стал президентом. Все празднуют победу. А мы – здесь, все эти миллионы лет словно ветром сдуло, их нет. Всего того, что заботило нас на протяжении нашей жизни, еще нет и в помине, даже в проекте.
– Приготовиться! – скомандовал Тревис. – Первый выстрел ваш, Экельс. Биллингс – второй номер. За ним – Кремер.
– Я охотился на тигров, кабанов, буйволов, слонов, но видит бог – это совсем другое дело, – произнес Экельс. – Я дрожу, как мальчишка.
– Тихо, – сказал Тревис.
Все остановились.
Тревис поднял руку.
– Впереди, – прошептал он. – В тумане. Он там. Встречайте Его Королевское Величество.
Безбрежные джунгли были полны щебета, шороха, бормотанья, вздохов.
Вдруг все смолкло, точно кто то затворил дверь.
Тишина.
Раскат грома.
Из мглы ярдах в ста впереди появился Tyrannosaurus rex.
– Силы небесные, – пролепетал Экельс.
– Тсс!
Оно шло на огромных, лоснящихся, пружинящих, мягко ступающих ногах.
Оно за тридцать футов возвышалось над лесом – великий бог зла, прижавший хрупкие руки часовщика к маслянистой груди рептилии. Ноги – могучие поршни, тысяча фунтов белой кости, оплетенные тугими каналами мышц под блестящей морщинистой кожей, подобной кольчуге грозного воина. Каждое бедро – тонна мяса, слоновой кости и кольчужной стали. А из громадной вздымающейся грудной клетки торчали две тонкие руки, руки с пальцами, которые могли подобрать и исследовать человека, будто игрушку. Извивающаяся змеиная шея легко вздымала к небу тысячекилограммовый каменный монолит головы. Разверстая пасть обнажала частокол зубов кинжалов. Вращались глаза – страусовые яйца, не выражая ничего, кроме голода. Оно сомкнуло челюсти в зловещем оскале. Оно побежало, и задние ноги смяли кусты и деревья, и когти вспороли сырую землю, оставляя следы шестидюймовой глубины. Оно бежало скользящим балетным шагом, неправдоподобно уверенно и легко для десятитонной махины. Оно настороженно вышло на залитую солнцем прогалину и пощупало воздух своими красивыми чешуйчатыми руками.
– Господи! – Губы Экельса дрожали. – Да оно, если вытянется, луну достать может.
– Тсс! – сердито зашипел Тревис. – Он еще не заметил нас.
– Его нельзя убить. – Экельс произнес это спокойно, словно заранее отметал все возражения. Он взвесил показания очевидцев и вынес окончательное решение. Ружье в его руках было словно пугач. – Идиоты, и что нас сюда принесло… Это же невозможно.
– Молчать! – рявкнул Тревис.
– Кошмар…
– Кру гом! – скомандовал Тревис. – Спокойно возвращайтесь в Машину. Половина суммы будет вам возвращена.
– Я не ждал, что оно окажется таким огромным, – сказал Экельс. – Одним словом, просчитался. Нет, я участвовать не буду.
– Оно заметило нас!
– Вон красное пятно на груди!
Громогласный Ящер выпрямился. Его бронированная плоть сверкала, словно тысяча зеленых монет. Монеты покрывала жаркая слизь. В слизи копошились мелкие козявки, и все тело переливалось, будто по нему пробегали волны, даже когда чудовище стояло неподвижно. Оно глухо дохнуло. Над поляной повис запах сырого мяса.
– Помогите мне уйти, – сказал Экельс. – Раньше все было иначе. Я всегда знал, что останусь жив. Были надежные проводники, удачные сафари, никакой опасности. На сей раз я просчитался. Это мне не по силам. Признаюсь. Орешек мне не по зубам.
– Не бегите, – сказал Лесперанс. – Повернитесь кругом. Спрячьтесь в Машине.
– Да. – Казалось, Экельс окаменел. Он поглядел на свои ноги, словно пытался заставить их двигаться. Он застонал от бессилия.
– Экельс!
Он сделал шаг – другой, зажмурившись, волоча ноги.
– Не в ту сторону!
Едва он двинулся с места, как чудовище с ужасающим воем ринулось вперед. Сто ярдов оно покрыло за четыре секунды. Ружья взметнулись вверх и дали залп. Из пасти зверя вырвался ураган, обдав людей запахом слизи и крови. Чудовище взревело, его зубы сверкали на солнце.
Не оглядываясь, Экельс слепо шагнул к краю Тропы, сошел с нее и, сам того не сознавая, направился в джунгли; ружье бесполезно болталось в руках. Ступни тонули в зеленом мху, ноги влекли его прочь, он чувствовал себя одиноким и далеким от того, что происходило за его спиной.
Снова затрещали ружья. Выстрелы потонули в громовом реве ящера. Могучий хвост рептилии дернулся, точно кончик бича, и деревья взорвались облаками листьев и веток. Чудовище протянуло вниз свои руки ювелира – погладить людей, разорвать их пополам, раздавить, как ягоды, и сунуть в пасть, в ревущую глотку! Глыбы глаз очутились возле людей. Они увидели свое отражение. Они открыли огонь по металлическим векам и пылающим черным зрачкам.
Словно каменный идол, словно горный обвал, рухнул. Tyrannosaurus rex.
Рыча, он цеплялся за деревья и валил их. Зацепил и смял металлическую Тропу. Люди бросились назад, отступая. Десять тонн холодного мяса, как утес, грохнулись оземь. Ружья дали еще залп. Чудовище ударило бронированным хвостом, щелкнуло змеиными челюстями и затихло. Из горла фонтаном била кровь. Где то внутри лопнул бурдюк с жидкостью, и зловонный поток захлестнул охотников. Они стояли неподвижно, облитые чем то блестящим, красным.
Гром смолк.
В джунглях воцарилась тишина. После обвала – зеленый покой. После кошмара – утро.
Биллингс и Кремер сидели на Тропе; им было плохо. Тревис и Лесперанс стояли рядом, держа дымящиеся ружья и чертыхаясь.
Экельс, весь дрожа, лежал ничком в Машине Времени. Каким то образом он выбрался обратно на Тропу и добрел до Машины.
Подошел Тревис, глянул на Экельса, достал из ящика марлю и вернулся к тем, что сидели на Тропе.
– Оботритесь.
Они стерли со шлемов кровь. И тоже принялись чертыхаться. Чудовище лежало неподвижно. Гора мяса, из недр которой доносилось бульканье, вздохи – это умирали клетки, органы переставали действовать, и соки последний раз текли по своим ходам, все отключалось, навсегда выходя из строя. Точно вы стояли возле разбитого паровоза или закончившего рабочий день парового катка – все клапаны открыты или плотно зажаты. Затрещали кости: вес мышц, ничем не управляемый – мертвый вес, – раздавил тонкие руки, притиснутые к земле. Колыхаясь, оно приняло покойное положение.
Вдруг снова грохот. Высоко над ними сломался исполинский сук. С гулом он обрушился на безжизненное чудовище, как бы окончательно утверждая его гибель.
– Так. – Лесперанс поглядел на часы. – Минута в минуту. Это тот самый сук, который должен был его убить. – Он обратился к двум охотникам. – Фотография трофея вам нужна?
– Что?
– Мы не можем увозить добычу в Будущее. Туша должна лежать здесь, на своем месте, чтобы ею могли питаться насекомые, птицы, бактерии. Равновесие нарушать нельзя. Поэтому добычу оставляют. Но мы можем сфотографировать вас возле нее.
Охотники сделали над собой усилие, пытаясь думать, но сдались, тряся головой.
Они послушно дали отвести себя в Машину. Устало опустились на сиденья. Тупо оглянулись на поверженное чудовище – немой курган. На остывающей броне уже копошились золотистые насекомые, сидели причудливые птицеящеры.
Внезапный шум заставил охотников оцепенеть: на полу Машины, дрожа, сидел Экельс.
– Простите меня, – сказал он.
– Встаньте! – рявкнул Тревис.
Экельс встал.
– Ступайте на Тропу, – скомандовал Тревис. Он поднял ружье. – Вы не вернетесь с Машиной. Вы останетесь здесь!
Лесперанс перехватил руку Тревиса.
– Постой…
– А ты не суйся! – Тревис стряхнул его руку. – Из за этого подонка мы все чуть не погибли. Но главное даже не это. Нет, черт возьми, ты погляди на его башмаки! Гляди! Он соскочил с Тропы. Понимаешь, чем это нам грозит? Один бог знает, какой штраф нам прилепят! Десятки тысяч долларов! Мы гарантируем, что никто не сойдет с Тропы. Он сошел. Идиот чертов! Я обязан доложить правительству. И нас могут лишить концессии на эти сафари. А какие последствия будут для Времени, для Истории?!
– Успокойся, он набрал на подошвы немного грязи – только и всего.
– Откуда мы можем знать? – крикнул Тревис. – Мы ничего не знаем! Это же все сплошная загадка! Шагом марш, Экельс!
Экельс полез в карман.
– Я заплачу сколько угодно. Сто тысяч долларов! Тревис покосился на чековую книжку и плюнул.
– Ступайте! Чудовище лежит возле Тропы. Суньте ему руки по локоть в пасть. Потом можете вернуться к нам.
– Это несправедливо!
– Зверь мертв, ублюдок несчастный. Пули! Пули не должны оставаться здесь, в Прошлом. Они могут повлиять на развитие. Вот вам нож. Вырежьте их!
Джунгли опять пробудились к жизни и наполнились древними шорохами, птичьими голосами. Экельс медленно повернулся и остановил взгляд на доисторической падали, глыбе кошмаров и ужасов. Наконец, словно лунатик, побрел по Тропе.
Пять минут спустя он, дрожа всем телом, вернулся к Машине, его руки были по локоть красны от крови.
Он протянул вперед обе ладони. На них блестели стальные пули. Потом он упал. Он лежал там, где упал недвижимый.
– Напрасно ты его заставил это делать, – сказал Лесперанс.
– Напрасно! Об этом рано судить. – Тревис толкнул неподвижное тело. – Не помрет. Больше его не потянет за такой добычей. А теперь, – он сделал вялый жест рукой, – включай. Двигаемся домой.
1492. 1776. 1812
Они умыли лицо и руки. Они сняли заскорузлые от крови рубахи, брюки и надели все чистое. Экельс пришел в себя, но сидел молча. Тревис добрых десять минут в упор смотрел на него.
– Не глядите на меня, – вырвалось у Экельса. – Я ничего не сделал.
– Кто знает.
– Я только соскочил с Тропы и вымазал башмаки глиной. Чего вы от меня хотите? Чтобы я вас на коленях умолял?
– Это не исключено. Предупреждаю Вас, Экельс, может еще случиться, что я вас убью. Ружье заряжено.
– Я не виноват. Я ничего не сделал.
1999. 2000. 2055.
Машина остановилась.
– Выходите, – скомандовал Тревис.
Комната была такая же, как прежде. Хотя нет, не совсем такая же. Тот же человек сидел за той же конторкой. Нет, не совсем тот же человек, и конторка не та же.
Тревис быстро обвел помещение взглядом.
– Все в порядке? – буркнул он.
– Конечно. С благополучным возвращением!
Но настороженность не покидала Тревиса. Казалось, он проверяет каждый атом воздуха, придирчиво исследует свет солнца, падающий из высокого окна.
– О'кей, Экельс, выходите. И больше никогда не попадайтесь мне на глаза.
Экельс будто окаменел.
– Ну? – поторопил его Тревис. – Что вы там такое увидели?
Экельс медленно вдыхал воздух – с воздухом что то произошло, какое то химическое изменение, настолько незначительное, неуловимое, что лишь слабый голос подсознания говорил Экельсу о перемене. И краски – белая, серая, синяя, оранжевая, на стенах, мебели, в небе за окном – они… они… да: что с ними случилось? А тут еще это ощущение. По коже бегали мурашки. Руки дергались. Всеми порами тела он улавливал нечто странное, чужеродное. Будто где то кто то свистнул в свисток, который слышат только собаки. И его тело беззвучно откликнулось. За окном, за стенами этого помещения, за спиной человека (который был не тем человеком) у перегородки (которая была не той перегородкой) – целый мир улиц и людей. Но как отсюда определить, что это за мир теперь, что за люди? Он буквально чувствовал, как они движутся там, за стенами, – словно шахматные фигурки, влекомые сухим ветром…
Зато сразу бросалось в глаза объявление на стене, объявление, которое он уже читал сегодня, когда впервые вошел сюда.
Что то в нем было не так.
А/О СОФАРИ ВОВРЕМЕНИ
АРГАНИЗУЕМ СОФАРИ ВЛЮБОЙ ГОД ПРОШЛОГО
ВЫ ВЫБЕРАЕТЕ ДАБЫЧУ
МЫ ДАСТАВЛЯЕМ ВАС НАМЕСТО
ВЫ УБЕВАЕТЕ ЕЕ
Экельс почувствовал, что опускается на стул. Он стал лихорадочно скрести грязь на башмаках. Его дрожащая рука подняла липкий ком.
– Нет, не может быть! Из за такой малости… Нет!
На комке было отливающее зеленью, золотом и чернью пятно – бабочка, очень красивая… мертвая.
– Из за такой малости! Из за бабочки! – закричал Экельс.
Она упала на пол – изящное маленькое создание, способное нарушить равновесие, повалились маленькие костяшки домино… большие костяшки… огромные костяшки, соединенные цепью неисчислимых лет, составляющих Время. Мысли Экельса смешались. Не может быть, чтобы она что то изменила. Мертвая бабочка – и такие последствия? Невозможно!
Его лицо похолодело Непослушными губами он вымолвил:
– Кто… кто вчера победил на выборах?
Человек за конторкой хихикнул.
– Шутите? Будто не знаете! Дойчер, разумеется! Кто же еще? Уж не этот ли хлюпик Кейт? Теперь у власти железный человек! – Служащий опешил. – Что это с вами?
Экельс застонал. Он упал на колени. Дрожащие пальцы протянулись к золотистой бабочке.
– Неужели нельзя, – молил он весь мир, себя, служащего, Машину, – вернуть ее туда, оживить ее? Неужели нельзя начать все сначала? Может быть…
Он лежал неподвижно. Лежал, закрыв глаза, дрожа, и ждал. Он отчетливо слышал тяжелое дыхание Тревиса, слышал, как Тревис поднимает ружье и нажимает курок.
И грянул гром.
* * *
Объявление на стене расплылось, словно его затянуло пленкой скользящей теплой воды; Экельс почувствовал, как веки, смыкаясь, на долю секунды прикрыли зрачки, но и в мгновенном мраке горели буквы:
А/О САФАРИ ВО ВРЕМЕНИ
ОРГАНИЗУЕМ САФАРИ В ЛЮБОЙ ГОД ПРОШЛОГО
ВЫ ВЫБИРАЕТЕ ДОБЫЧУ
МЫ ДОСТАВЛЯЕМ ВАС НА МЕСТО
ВЫ УБИВАЕТЕ ЕЕ
В глотке Экельса скопилась теплая слизь; он судорожно глотнул. Мускулы вокруг рта растянули губы в улыбку, когда он медленно поднял руку, в которой покачивался чек на десять тысяч долларов, предназначенный для человека за конторкой.
– Вы гарантируете, что я вернусь из сафари живым?
– Мы ничего не гарантируем, – ответил служащий, – кроме динозавров. – Он повернулся. – Вот мистер Тревис, он будет вашим проводником в Прошлое. Он скажет вам, где и когда стрелять. Если скажет "не стрелять", значит – не стрелять. Не выполните его распоряжения, по возвращении заплатите штраф – еще десять тысяч, кроме того, ждите неприятностей от правительства.
В дальнем конце огромного помещения конторы Экельс видел нечто причудливое и неопределенное, извивающееся и гудящее, переплетение проводов и стальных кожухов, переливающийся яркий ореол – то оранжевый, то серебристый, то голубой. Гул был такой, словно само Время горело на могучем костре, словно все годы, все даты летописей, все дни свалили в одну кучу и подожгли.
Одно прикосновение руки – и тотчас это горение послушно даст задний ход. Экельс помнил каждое слово объявления. Из пепла и праха, из пыли и золы восстанут, будто золотистые саламандры, старые годы, зеленые годы, розы усладят воздух, седые волосы станут черными, исчезнут морщины и складки, все и вся повернет вспять и станет семенем, от смерти ринется к своему истоку, солнца будут всходить на западе и погружаться в зарево востока, луны будут убывать с другого конца, все и вся уподобится цыпленку, прячущемуся в яйцо, кроликам, ныряющим в шляпу фокусника, все и вся познает новую смерть, смерть семени, зеленую смерть, возвращения в пору, предшествующую зачатию. И это будет сделано одним лишь движением руки…
– Черт возьми, – выдохнул Экельс; на его худом лице мелькали блики света от Машины – Настоящая Машина времени! – Он покачал головой. – Подумать только. Закончись выборы вчера иначе, и я сегодня, быть может, пришел бы сюда спасаться бегством. Слава богу, что победил Кейт. В Соединенных Штатах будет хороший президент.
– Вот именно, – отозвался человек за конторкой. – Нам повезло. Если бы выбрали Дойчера, не миновать нам жесточайшей диктатуры. Этот тип против всего на свете – против мира, против веры, против человечности, против разума. Люди звонили нам и справлялись – шутя, конечно, а впрочем… Дескать, если Дойчер будет президентом, нельзя ли перебраться в 1492 год. Да только не наше это дело – побеги устраивать. Мы организуем сафари. Так или иначе, Кейт – президент, и у вас теперь одна забота…
– …убить моего динозавра, – закончил фразу Экельс.
– Tyrannosaurus rex. Громогласный Ящер, отвратительнейшее чудовище в истории планеты. Подпишите вот это. Что бы с вами ни произошло, мы не отвечаем. У этих динозавров зверский аппетит.
Экельс вспыхнул от возмущения.
– Вы пытаетесь испугать меня?
– По чести говоря, да. Мы вовсе не желаем отправлять в прошлое таких, что при первом же выстреле ударяются в панику. В том году погибло шесть руководителей и дюжина охотников. Мы предоставляем вам случай испытать самое чертовское приключение, о каком только может мечтать настоящий охотник. Путешествие на шестьдесят миллионов лет назад и величайшая добыча всех времен! Вот ваш чек. Порвите его.
Мистер Экельс долго, смотрел на чек. Пальцы его дрожали.
– Ни пуха, ни пера, – сказал человек за конторкой. – Мистер Тревис, займитесь клиентом.
Неся ружья в руках, они молча прошли через комнату к Машине, к серебристому металлу и рокочущему свету.
Сперва день, затем ночь, опять день, опять ночь; потом день – ночь, день – ночь, день. Неделя, месяц, год, десятилетие! 2055 год. 2019, 1999! 1957! Мимо! Машина ревела.
Они надели кислородные шлемы, проверили наушники.
Экельс качался на мягком сиденье – бледный, зубы стиснуты. Он ощутил судорожную дрожь в руках, посмотрел вниз и увидел, как его пальцы сжали новое ружье. В машине было еще четверо. Тревис – руководитель сафари, его помощник Лесперанс и два охотника – Биллингс и Кремер. Они сидели, глядя друг на друга, а мимо, точно вспышки молний, проносились годы.
– Это ружье может убить динозавра? – вымолвили губы Экельса.
– Если верно попадешь, – ответил в наушниках Тревис. – У некоторых динозавров два мозга: один в голове, другой ниже по позвоночнику. Таких мы не трогаем. Лучше не злоупотреблять своей счастливой звездой. Первые две пули в глаза, если сумеете, конечно. Ослепили, тогда бейте в мозг.
Машина взвыла. Время было словно кинолента, пущенная обратным ходом. Солнца летели вспять, за ними мчались десятки миллионов лун.
– Господи, – произнес Экельс. – Все охотники, когда либо жившие на свете, позавидовали бы нам сегодня. Тут тебе сама Африка покажется Иллинойсом.
Машина замедлила ход, вой сменился ровным гулом. Машина остановилась.
Солнце остановилось на небе.
Мгла, окружавшая Машину, рассеялась, они были в древности, глубокой глубокой древности, три охотника и два руководителя, у каждого на коленях ружье – голубой вороненый ствол.
– Христос еще не родился, – сказал Тревис. – Моисей не ходил еще на гору беседовать с богом. Пирамиды лежат в земле, камни для них еще не обтесаны и не сложены. Помните об этом. Александр, Цезарь, Наполеон, Гитлер – никого из них нет.
Они кивнули.
– Вот, – мистер Тревис указал пальцем, – вот джунгли за шестьдесят миллионов две тысячи пятьдесят пять лет до президента Кейта.
Он показал на металлическую тропу, которая через распаренное болото уходила в зеленые заросли, извиваясь между огромными папоротниками и пальмами.
– А это, – объяснил он, – Тропа, проложенная здесь для охотников Компанией. Она парит над землей на высоте шести дюймов. Не задевает ни одного дерева, ни одного цветка, ни одной травинки. Сделана из антигравитационного металла. Ее назначение – изолировать вас от этого мира прошлого, чтобы вы ничего не коснулись. Держитесь Тропы. Не сходите с нее. Повторяю: не сходите с нее. Ни при каких обстоятельствах! Если свалитесь с нее – штраф. И не стреляйте ничего без нашего разрешения.
– Почему? – спросил Экельс.
Они сидели среди древних зарослей. Ветер нес далекие крики птиц, нес запах смолы и древнего соленого моря, запах влажной травы и кроваво красных цветов.
– Мы не хотим изменять Будущее. Здесь, в Прошлом, мы незваные гости. Правительство не одобряет наши экскурсии. Приходится платить немалые взятки, чтобы нас не лишили концессии. Машина времени – дело щекотливое. Сами того не зная, мы можем убить какое нибудь важное животное, пичугу, жука, раздавить цветок и уничтожить важное звено в развитии вида.
– Я что то не понимаю, – сказал Экельс.
– Ну так слушайте, – продолжал Тревис. – Допустим, мы случайно убили здесь мышь. Это значит, что всех будущих потомков этой мыши уже не будет – верно?
– Да.
– Не будет потомков от потомков от всех ее потомков! Значит, неосторожно ступив ногой, вы уничтожаете не одну, и не десяток, и не тысячу, а миллион – миллиард мышей!
– Хорошо, они сдохли, – согласился Экельс. – Ну и что?
– Что? – Тревис презрительно фыркнул. – А как с лисами, для питания которых нужны были именно эти мыши? Не хватит десяти мышей – умрет одна лиса. Десятью лисами меньше – подохнет от голода лев. Одним львом меньше – погибнут всевозможные насекомые и стервятники, сгинет неисчислимое множество форм жизни. И вот итог: через пятьдесят девять миллионов лет пещерный человек, один из дюжины, населяющей весь мир, гонимый голодом, выходит на охоту за кабаном или саблезубым тигром. Но вы, друг мой, раздавив одну мышь, тем самым раздавили всех тигров в этих местах. И пещерный человек умирает от голода. А этот человек, заметьте себе, не просто один человек, нет! Это целый будущий народ. Из его чресел вышло бы десять сыновей. От них произошло бы сто – и так далее, и возникла бы целая цивилизация. Уничтожьте одного человека – и вы уничтожите целое племя, народ, историческую эпоху. Это все равно что убить одного из внуков Адама. Раздавите ногой мышь – это будет равносильно землетрясению, которое исказит облик всей земли, в корне изменит наши судьбы. Гибель одного пещерного человека – смерть миллиарда его потомков, задушенных во чреве. Может быть, Рим не появится на своих семи холмах. Европа навсегда останется глухим лесом, только в Азии расцветет пышная жизнь. Наступите на мышь – и вы сокрушите пирамиды. Наступите на мышь – и вы оставите на Вечности вмятину величиной с Великий Каньон. Не будет королевы Елизаветы, Вашингтон не перейдет Делавер. Соединенные Штаты вообще не появятся. Так что будьте осторожны. Держитесь тропы. Никогда не сходите с нее!
– Понимаю, – сказал Экельс. – Но тогда, выходит, опасно касаться даже травы?
– Совершенно верно. Нельзя предсказать, к чему приведет гибель того или иного растения. Малейшее отклонение сейчас неизмеримо возрастет за шестьдесят миллионов лет. Разумеется, не исключено, что наша теория ошибочна. Быть может, мы не в состоянии повлиять на Время. А если и в состоянии – то очень незначительно. Скажем, мертвая мышь ведет к небольшому отклонению в мире насекомых, дальше – к угнетению вида, еще дальше – к неурожаю, депрессии, голоду, наконец, к изменениям социальным. А может быть, итог будет совсем незаметным – легкое дуновение, шепот, волосок, пылинка в воздухе, такое, что сразу не увидишь. Кто знает? Кто возьмется предугадать? Мы не знаем – только гадаем. И покуда нам не известно совершенно точно, что наши вылазки во Времени для истории – гром или легкий шорох, надо быть чертовски осторожным. Эта Машина, эта Тропа, ваша одежда, вы сами, как вам известно, – все обеззаражено. И назначение этих кислородных шлемов – помешать нам внести в древний воздух наши бактерии.
– Но откуда мы знаем, каких зверей убивать?
– Они помечены красной краской, – ответил Тревис. – Сегодня, перед нашей отправкой, мы послали сюда на Машине Лесперанса. Он побывал как раз в этом времени и проследил за некоторыми животными.
– Изучал их?
– Вот именно, – отозвался Лесперанс. – Я прослеживаю всю их жизнь и отмечаю, какие особи живут долго. Таких очень мало. Сколько раз они спариваются. Редко… Жизнь коротка. Найдя зверя, которого подстерегает смерть под упавшим деревом или в асфальтовом озере, я отмечаю час, минуту, секунду, когда он гибнет. Затем стреляю красящей пулей. Она оставляет на коже красную метку. Когда экспедиция отбывает в Прошлое, я рассчитываю все так, чтобы мы явились минуты за две до того, как животное все равно погибнет. Так что мы убиваем только те особи, у которых нет будущего, которым и без того уже не спариться. Видите, насколько мы осторожны?
– Но если вы утром побывали здесь, – взволнованно заговорил Экельс, – то должны были встретить нас, нашу экспедицию! Как она прошла? Успешно? Все остались живы?
Тревис и Лесперанс переглянулись.
– Это был бы парадокс, – сказал Лесперанс. – Такой путаницы, чтобы человек встретил самого себя, Время не допускает. Если возникает такая опасность. Время делает шаг в сторону. Вроде того, как самолет проваливается в воздушную яму. Вы заметили, как Машину тряхнуло перед самой нашей остановкой? Это мы миновали самих себя по пути обратно в Будущее. Но мы не видели ничего. Поэтому невозможно сказать, удалась ли наша экспедиция, уложили ли мы зверя, вернулись ли мы – вернее, вы, мистер Экельс, – обратно живые.
Экельс бледно улыбнулся.
– Ну, все, – отрезал Тревис. – Встали!
Пора было выходить из Машины.
Джунгли были высокие, и джунгли были широкие, и джунгли были навеки всем миром. Воздух наполняли звуки, словно музыка, словно паруса бились в воздухе – это летели, будто исполинские летучие мыши из кошмара, из бреда, махая огромными, как пещерный свод, серыми крыльями, птеродактили. Экельс, стоя на узкой Тропе, шутя прицелился.
– Эй, бросьте! – скомандовал Тревис. – Даже в шутку не цельтесь, черт бы вас побрал! Вдруг выстрелит…
Экельс покраснел.
– Где же наш Tyrannosaurus rex?
Лесперанс взглянул на свои часы.
– На подходе. Мы встретимся ровно через шестьдесят секунд. И ради бога – не прозевайте красное пятно. Пока не скажем, не стрелять. И не сходите с Тропы. Не сходите с тропы!
Они шли навстречу утреннему ветерку.
– Странно, – пробормотал Экельс. – Перед нами – шестьдесят миллионов лет. Выборы прошли. Кейт стал президентом. Все празднуют победу. А мы – здесь, все эти миллионы лет словно ветром сдуло, их нет. Всего того, что заботило нас на протяжении нашей жизни, еще нет и в помине, даже в проекте.
– Приготовиться! – скомандовал Тревис. – Первый выстрел ваш, Экельс. Биллингс – второй номер. За ним – Кремер.
– Я охотился на тигров, кабанов, буйволов, слонов, но видит бог – это совсем другое дело, – произнес Экельс. – Я дрожу, как мальчишка.
– Тихо, – сказал Тревис.
Все остановились.
Тревис поднял руку.
– Впереди, – прошептал он. – В тумане. Он там. Встречайте Его Королевское Величество.
Безбрежные джунгли были полны щебета, шороха, бормотанья, вздохов.
Вдруг все смолкло, точно кто то затворил дверь.
Тишина.
Раскат грома.
Из мглы ярдах в ста впереди появился Tyrannosaurus rex.
– Силы небесные, – пролепетал Экельс.
– Тсс!
Оно шло на огромных, лоснящихся, пружинящих, мягко ступающих ногах.
Оно за тридцать футов возвышалось над лесом – великий бог зла, прижавший хрупкие руки часовщика к маслянистой груди рептилии. Ноги – могучие поршни, тысяча фунтов белой кости, оплетенные тугими каналами мышц под блестящей морщинистой кожей, подобной кольчуге грозного воина. Каждое бедро – тонна мяса, слоновой кости и кольчужной стали. А из громадной вздымающейся грудной клетки торчали две тонкие руки, руки с пальцами, которые могли подобрать и исследовать человека, будто игрушку. Извивающаяся змеиная шея легко вздымала к небу тысячекилограммовый каменный монолит головы. Разверстая пасть обнажала частокол зубов кинжалов. Вращались глаза – страусовые яйца, не выражая ничего, кроме голода. Оно сомкнуло челюсти в зловещем оскале. Оно побежало, и задние ноги смяли кусты и деревья, и когти вспороли сырую землю, оставляя следы шестидюймовой глубины. Оно бежало скользящим балетным шагом, неправдоподобно уверенно и легко для десятитонной махины. Оно настороженно вышло на залитую солнцем прогалину и пощупало воздух своими красивыми чешуйчатыми руками.
– Господи! – Губы Экельса дрожали. – Да оно, если вытянется, луну достать может.
– Тсс! – сердито зашипел Тревис. – Он еще не заметил нас.
– Его нельзя убить. – Экельс произнес это спокойно, словно заранее отметал все возражения. Он взвесил показания очевидцев и вынес окончательное решение. Ружье в его руках было словно пугач. – Идиоты, и что нас сюда принесло… Это же невозможно.
– Молчать! – рявкнул Тревис.
– Кошмар…
– Кру гом! – скомандовал Тревис. – Спокойно возвращайтесь в Машину. Половина суммы будет вам возвращена.
– Я не ждал, что оно окажется таким огромным, – сказал Экельс. – Одним словом, просчитался. Нет, я участвовать не буду.
– Оно заметило нас!
– Вон красное пятно на груди!
Громогласный Ящер выпрямился. Его бронированная плоть сверкала, словно тысяча зеленых монет. Монеты покрывала жаркая слизь. В слизи копошились мелкие козявки, и все тело переливалось, будто по нему пробегали волны, даже когда чудовище стояло неподвижно. Оно глухо дохнуло. Над поляной повис запах сырого мяса.
– Помогите мне уйти, – сказал Экельс. – Раньше все было иначе. Я всегда знал, что останусь жив. Были надежные проводники, удачные сафари, никакой опасности. На сей раз я просчитался. Это мне не по силам. Признаюсь. Орешек мне не по зубам.
– Не бегите, – сказал Лесперанс. – Повернитесь кругом. Спрячьтесь в Машине.
– Да. – Казалось, Экельс окаменел. Он поглядел на свои ноги, словно пытался заставить их двигаться. Он застонал от бессилия.
– Экельс!
Он сделал шаг – другой, зажмурившись, волоча ноги.
– Не в ту сторону!
Едва он двинулся с места, как чудовище с ужасающим воем ринулось вперед. Сто ярдов оно покрыло за четыре секунды. Ружья взметнулись вверх и дали залп. Из пасти зверя вырвался ураган, обдав людей запахом слизи и крови. Чудовище взревело, его зубы сверкали на солнце.
Не оглядываясь, Экельс слепо шагнул к краю Тропы, сошел с нее и, сам того не сознавая, направился в джунгли; ружье бесполезно болталось в руках. Ступни тонули в зеленом мху, ноги влекли его прочь, он чувствовал себя одиноким и далеким от того, что происходило за его спиной.
Снова затрещали ружья. Выстрелы потонули в громовом реве ящера. Могучий хвост рептилии дернулся, точно кончик бича, и деревья взорвались облаками листьев и веток. Чудовище протянуло вниз свои руки ювелира – погладить людей, разорвать их пополам, раздавить, как ягоды, и сунуть в пасть, в ревущую глотку! Глыбы глаз очутились возле людей. Они увидели свое отражение. Они открыли огонь по металлическим векам и пылающим черным зрачкам.
Словно каменный идол, словно горный обвал, рухнул. Tyrannosaurus rex.
Рыча, он цеплялся за деревья и валил их. Зацепил и смял металлическую Тропу. Люди бросились назад, отступая. Десять тонн холодного мяса, как утес, грохнулись оземь. Ружья дали еще залп. Чудовище ударило бронированным хвостом, щелкнуло змеиными челюстями и затихло. Из горла фонтаном била кровь. Где то внутри лопнул бурдюк с жидкостью, и зловонный поток захлестнул охотников. Они стояли неподвижно, облитые чем то блестящим, красным.
Гром смолк.
В джунглях воцарилась тишина. После обвала – зеленый покой. После кошмара – утро.
Биллингс и Кремер сидели на Тропе; им было плохо. Тревис и Лесперанс стояли рядом, держа дымящиеся ружья и чертыхаясь.
Экельс, весь дрожа, лежал ничком в Машине Времени. Каким то образом он выбрался обратно на Тропу и добрел до Машины.
Подошел Тревис, глянул на Экельса, достал из ящика марлю и вернулся к тем, что сидели на Тропе.
– Оботритесь.
Они стерли со шлемов кровь. И тоже принялись чертыхаться. Чудовище лежало неподвижно. Гора мяса, из недр которой доносилось бульканье, вздохи – это умирали клетки, органы переставали действовать, и соки последний раз текли по своим ходам, все отключалось, навсегда выходя из строя. Точно вы стояли возле разбитого паровоза или закончившего рабочий день парового катка – все клапаны открыты или плотно зажаты. Затрещали кости: вес мышц, ничем не управляемый – мертвый вес, – раздавил тонкие руки, притиснутые к земле. Колыхаясь, оно приняло покойное положение.
Вдруг снова грохот. Высоко над ними сломался исполинский сук. С гулом он обрушился на безжизненное чудовище, как бы окончательно утверждая его гибель.
– Так. – Лесперанс поглядел на часы. – Минута в минуту. Это тот самый сук, который должен был его убить. – Он обратился к двум охотникам. – Фотография трофея вам нужна?
– Что?
– Мы не можем увозить добычу в Будущее. Туша должна лежать здесь, на своем месте, чтобы ею могли питаться насекомые, птицы, бактерии. Равновесие нарушать нельзя. Поэтому добычу оставляют. Но мы можем сфотографировать вас возле нее.
Охотники сделали над собой усилие, пытаясь думать, но сдались, тряся головой.
Они послушно дали отвести себя в Машину. Устало опустились на сиденья. Тупо оглянулись на поверженное чудовище – немой курган. На остывающей броне уже копошились золотистые насекомые, сидели причудливые птицеящеры.
Внезапный шум заставил охотников оцепенеть: на полу Машины, дрожа, сидел Экельс.
– Простите меня, – сказал он.
– Встаньте! – рявкнул Тревис.
Экельс встал.
– Ступайте на Тропу, – скомандовал Тревис. Он поднял ружье. – Вы не вернетесь с Машиной. Вы останетесь здесь!
Лесперанс перехватил руку Тревиса.
– Постой…
– А ты не суйся! – Тревис стряхнул его руку. – Из за этого подонка мы все чуть не погибли. Но главное даже не это. Нет, черт возьми, ты погляди на его башмаки! Гляди! Он соскочил с Тропы. Понимаешь, чем это нам грозит? Один бог знает, какой штраф нам прилепят! Десятки тысяч долларов! Мы гарантируем, что никто не сойдет с Тропы. Он сошел. Идиот чертов! Я обязан доложить правительству. И нас могут лишить концессии на эти сафари. А какие последствия будут для Времени, для Истории?!
– Успокойся, он набрал на подошвы немного грязи – только и всего.
– Откуда мы можем знать? – крикнул Тревис. – Мы ничего не знаем! Это же все сплошная загадка! Шагом марш, Экельс!
Экельс полез в карман.
– Я заплачу сколько угодно. Сто тысяч долларов! Тревис покосился на чековую книжку и плюнул.
– Ступайте! Чудовище лежит возле Тропы. Суньте ему руки по локоть в пасть. Потом можете вернуться к нам.
– Это несправедливо!
– Зверь мертв, ублюдок несчастный. Пули! Пули не должны оставаться здесь, в Прошлом. Они могут повлиять на развитие. Вот вам нож. Вырежьте их!
Джунгли опять пробудились к жизни и наполнились древними шорохами, птичьими голосами. Экельс медленно повернулся и остановил взгляд на доисторической падали, глыбе кошмаров и ужасов. Наконец, словно лунатик, побрел по Тропе.
Пять минут спустя он, дрожа всем телом, вернулся к Машине, его руки были по локоть красны от крови.
Он протянул вперед обе ладони. На них блестели стальные пули. Потом он упал. Он лежал там, где упал недвижимый.
– Напрасно ты его заставил это делать, – сказал Лесперанс.
– Напрасно! Об этом рано судить. – Тревис толкнул неподвижное тело. – Не помрет. Больше его не потянет за такой добычей. А теперь, – он сделал вялый жест рукой, – включай. Двигаемся домой.
1492. 1776. 1812
Они умыли лицо и руки. Они сняли заскорузлые от крови рубахи, брюки и надели все чистое. Экельс пришел в себя, но сидел молча. Тревис добрых десять минут в упор смотрел на него.
– Не глядите на меня, – вырвалось у Экельса. – Я ничего не сделал.
– Кто знает.
– Я только соскочил с Тропы и вымазал башмаки глиной. Чего вы от меня хотите? Чтобы я вас на коленях умолял?
– Это не исключено. Предупреждаю Вас, Экельс, может еще случиться, что я вас убью. Ружье заряжено.
– Я не виноват. Я ничего не сделал.
1999. 2000. 2055.
Машина остановилась.
– Выходите, – скомандовал Тревис.
Комната была такая же, как прежде. Хотя нет, не совсем такая же. Тот же человек сидел за той же конторкой. Нет, не совсем тот же человек, и конторка не та же.
Тревис быстро обвел помещение взглядом.
– Все в порядке? – буркнул он.
– Конечно. С благополучным возвращением!
Но настороженность не покидала Тревиса. Казалось, он проверяет каждый атом воздуха, придирчиво исследует свет солнца, падающий из высокого окна.
– О'кей, Экельс, выходите. И больше никогда не попадайтесь мне на глаза.
Экельс будто окаменел.
– Ну? – поторопил его Тревис. – Что вы там такое увидели?
Экельс медленно вдыхал воздух – с воздухом что то произошло, какое то химическое изменение, настолько незначительное, неуловимое, что лишь слабый голос подсознания говорил Экельсу о перемене. И краски – белая, серая, синяя, оранжевая, на стенах, мебели, в небе за окном – они… они… да: что с ними случилось? А тут еще это ощущение. По коже бегали мурашки. Руки дергались. Всеми порами тела он улавливал нечто странное, чужеродное. Будто где то кто то свистнул в свисток, который слышат только собаки. И его тело беззвучно откликнулось. За окном, за стенами этого помещения, за спиной человека (который был не тем человеком) у перегородки (которая была не той перегородкой) – целый мир улиц и людей. Но как отсюда определить, что это за мир теперь, что за люди? Он буквально чувствовал, как они движутся там, за стенами, – словно шахматные фигурки, влекомые сухим ветром…
Зато сразу бросалось в глаза объявление на стене, объявление, которое он уже читал сегодня, когда впервые вошел сюда.
Что то в нем было не так.
А/О СОФАРИ ВОВРЕМЕНИ
АРГАНИЗУЕМ СОФАРИ ВЛЮБОЙ ГОД ПРОШЛОГО
ВЫ ВЫБЕРАЕТЕ ДАБЫЧУ
МЫ ДАСТАВЛЯЕМ ВАС НАМЕСТО
ВЫ УБЕВАЕТЕ ЕЕ
Экельс почувствовал, что опускается на стул. Он стал лихорадочно скрести грязь на башмаках. Его дрожащая рука подняла липкий ком.
– Нет, не может быть! Из за такой малости… Нет!
На комке было отливающее зеленью, золотом и чернью пятно – бабочка, очень красивая… мертвая.
– Из за такой малости! Из за бабочки! – закричал Экельс.
Она упала на пол – изящное маленькое создание, способное нарушить равновесие, повалились маленькие костяшки домино… большие костяшки… огромные костяшки, соединенные цепью неисчислимых лет, составляющих Время. Мысли Экельса смешались. Не может быть, чтобы она что то изменила. Мертвая бабочка – и такие последствия? Невозможно!
Его лицо похолодело Непослушными губами он вымолвил:
– Кто… кто вчера победил на выборах?
Человек за конторкой хихикнул.
– Шутите? Будто не знаете! Дойчер, разумеется! Кто же еще? Уж не этот ли хлюпик Кейт? Теперь у власти железный человек! – Служащий опешил. – Что это с вами?
Экельс застонал. Он упал на колени. Дрожащие пальцы протянулись к золотистой бабочке.
– Неужели нельзя, – молил он весь мир, себя, служащего, Машину, – вернуть ее туда, оживить ее? Неужели нельзя начать все сначала? Может быть…
Он лежал неподвижно. Лежал, закрыв глаза, дрожа, и ждал. Он отчетливо слышал тяжелое дыхание Тревиса, слышал, как Тревис поднимает ружье и нажимает курок.
И грянул гром.
вторник, 04 марта 2008
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Давным-давно в старинном городе жил Мастер, окружённый учениками. Самый способный из них однажды задумался: «А есть ли вопрос, на который наш Мастер не смог дать ответа?» Он пошёл на цветущий луг, поймал самую красивую бабочку и спрятал её между ладонями. Бабочка цеплялась лапками за его руки, и ученику было щекотно. Улыбаясь, он подошёл к Мастеру и спросил:
- Скажите, какая бабочка у меня в руках: живая или мертвая?
Он крепко держал бабочку в сомкнутых ладонях и был готов в любое мгновение сжать их ради своей истины.
Не глядя на руки ученика, Мастер ответил:
- Всё в твоих руках.
среда, 09 января 2008
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Не пишите цифр на моём надгробье,
Не считайте лет, что прожить довелось...
Только имя, лишь имя и фото -
Горстка букв и лицо, что душе моей впору пришлось.
Не пишите фамилий и отчеств - не надо.
Не расскажут формальности людям о нас.
Пусть увидят прошедшие мимо ограды
Свет улыбки и искренность ласковых глаз.
Птичка певчая, сев на осколок планеты,
Что лежит тяжким грузом в изножье моём,
Пропоёт загрустившим живым и влюблённым
То, что я утаила в молчанье своём.
Пропоёт о Любви, о разлуках и встречах,
О нечаянной радости, жуткой тоске,
К деревянной одёжке печально прибитой
Звонкой, пахнущей свежей смолою доске.
О безжалостной мудрости познанных истин,
О родных, оказавшихся дальше чужих,
О блаженных минутах, с тобой разделённых,
Ведь никто, кроме нас, и не знает о них.
Запоёт, как заплачет певунья малая.
Пусть поплачет, попьёт грусти горькой воды,
Тот, кто слушал, очнётся от тихого рая,
Будет счастлив, пока не узнает беды.
Заглядевшись в глаза незнакомки ушедшей,
Остановится робко пришедший к другой.
Не найдя рядом с именем жизни границы,
Сам придумает все, что случилось со мной.
Не считайте лет, что прожить довелось...
Только имя, лишь имя и фото -
Горстка букв и лицо, что душе моей впору пришлось.
Не пишите фамилий и отчеств - не надо.
Не расскажут формальности людям о нас.
Пусть увидят прошедшие мимо ограды
Свет улыбки и искренность ласковых глаз.
Птичка певчая, сев на осколок планеты,
Что лежит тяжким грузом в изножье моём,
Пропоёт загрустившим живым и влюблённым
То, что я утаила в молчанье своём.
Пропоёт о Любви, о разлуках и встречах,
О нечаянной радости, жуткой тоске,
К деревянной одёжке печально прибитой
Звонкой, пахнущей свежей смолою доске.
О безжалостной мудрости познанных истин,
О родных, оказавшихся дальше чужих,
О блаженных минутах, с тобой разделённых,
Ведь никто, кроме нас, и не знает о них.
Запоёт, как заплачет певунья малая.
Пусть поплачет, попьёт грусти горькой воды,
Тот, кто слушал, очнётся от тихого рая,
Будет счастлив, пока не узнает беды.
Заглядевшись в глаза незнакомки ушедшей,
Остановится робко пришедший к другой.
Не найдя рядом с именем жизни границы,
Сам придумает все, что случилось со мной.
пятница, 14 декабря 2007
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Идешь по улице, свинцовые облака нависли над тобой, серые мрачные здания мешают дышать...
Ты идешь и видишь маленького котенка у обочины дороги. Маленького, пушистого, т.к совсем недавно еще светило солнышко и, видимо, вчерашний дождь его не коснулся. Мимо проезжает машина и котенка окатывает из лужи грязной и мутной водой, а ты просто наблюдаешь за этим, и идешь дальше по тому, что ты просто прохожий... А котенок через несколько дней простудится и, вполне возможно, что продолжит свое существование, как и все бездомные животные, в переулке, подерется с котом ... не факт, что выиграет. А ты просто идешь мимо...
Затем ты завернешь во двор, а там будет слышен гул дороги, но он будет так привычен, что ты и не заметишь его... А во дворе играют дети. Им всего лет 5-6. Они бегают, играют, в общем, занимаются, вроде бы, привычными делами, но, послушав что они говорят, тебе становится скверно... Через каждое слово вставка мата и это никого уже не смущает, даже их родителей, которые сидят на лавочке и сами ругаются с кем-то по телефону. Недалеко сидит девушка в вульгарном платье, ничего не прикрывающем, а наоборот, открывающем всем прохожим то, на что девушка, по всей видимости, хочет подцепить какого-нибудь молодого человека. И она сидит и затягивается сигаретой, потом приходит парень начинает на неё кричать и, как ты понял из их разговора, это по тону, что она его здесь ждет, а не дома уламывает родителей покинуть помещение и не мешать ей жить...
Ты думаешь что тебе пора, ты уходишь. Идешь по улице, все как-будто с ума сошли - кричат, ругаются, злятся.. Не заметив собаку, молодой человек проходит мимо и наступает ей на лапу. А собака, взвизгнув, идет дальше, парень... парень даже не обращает внимания на эту мелочь. Собака же идет кормить щенят молоком и они, как обычно, не наедаются по тому, что их мать ничего не ела последние пару дней, а теперь еще у нее болит лапа...
Задумайтесь!!! Ведь еще недавно люди не были так жестоки к окружающим, вспомните стереотипы... Ведь люди так жили. Да, они воспитывали детей и так что те не знали никаких плохих слов, кроме "дурак"... Ведь раньше люди помогали друг другу и никто не проходил мимо одинокого котенка, который так и смотрит на этот мир с лаской и беззаботностью своими ясными голубыми глазами.. Ведь можно взять домой котенка, если у тебя нет ни какого животного дома, зато есть мечта завести котенка, но мы низачто его не возьмем ведь наше сердце больше не бьется в ритм мира... А ведь так легко взять его, принести домой и напоить молочком, просто помыть, сводить к ветеринару, узнать болен ли он... ведь это так просто... А собака??? Что если просто выкидывая мусор, кости, которые остались после очередного ужина просто высыпать в уголок во дворе...
Ты идешь и видишь маленького котенка у обочины дороги. Маленького, пушистого, т.к совсем недавно еще светило солнышко и, видимо, вчерашний дождь его не коснулся. Мимо проезжает машина и котенка окатывает из лужи грязной и мутной водой, а ты просто наблюдаешь за этим, и идешь дальше по тому, что ты просто прохожий... А котенок через несколько дней простудится и, вполне возможно, что продолжит свое существование, как и все бездомные животные, в переулке, подерется с котом ... не факт, что выиграет. А ты просто идешь мимо...
Затем ты завернешь во двор, а там будет слышен гул дороги, но он будет так привычен, что ты и не заметишь его... А во дворе играют дети. Им всего лет 5-6. Они бегают, играют, в общем, занимаются, вроде бы, привычными делами, но, послушав что они говорят, тебе становится скверно... Через каждое слово вставка мата и это никого уже не смущает, даже их родителей, которые сидят на лавочке и сами ругаются с кем-то по телефону. Недалеко сидит девушка в вульгарном платье, ничего не прикрывающем, а наоборот, открывающем всем прохожим то, на что девушка, по всей видимости, хочет подцепить какого-нибудь молодого человека. И она сидит и затягивается сигаретой, потом приходит парень начинает на неё кричать и, как ты понял из их разговора, это по тону, что она его здесь ждет, а не дома уламывает родителей покинуть помещение и не мешать ей жить...
Ты думаешь что тебе пора, ты уходишь. Идешь по улице, все как-будто с ума сошли - кричат, ругаются, злятся.. Не заметив собаку, молодой человек проходит мимо и наступает ей на лапу. А собака, взвизгнув, идет дальше, парень... парень даже не обращает внимания на эту мелочь. Собака же идет кормить щенят молоком и они, как обычно, не наедаются по тому, что их мать ничего не ела последние пару дней, а теперь еще у нее болит лапа...
Задумайтесь!!! Ведь еще недавно люди не были так жестоки к окружающим, вспомните стереотипы... Ведь люди так жили. Да, они воспитывали детей и так что те не знали никаких плохих слов, кроме "дурак"... Ведь раньше люди помогали друг другу и никто не проходил мимо одинокого котенка, который так и смотрит на этот мир с лаской и беззаботностью своими ясными голубыми глазами.. Ведь можно взять домой котенка, если у тебя нет ни какого животного дома, зато есть мечта завести котенка, но мы низачто его не возьмем ведь наше сердце больше не бьется в ритм мира... А ведь так легко взять его, принести домой и напоить молочком, просто помыть, сводить к ветеринару, узнать болен ли он... ведь это так просто... А собака??? Что если просто выкидывая мусор, кости, которые остались после очередного ужина просто высыпать в уголок во дворе...
понедельник, 03 декабря 2007
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
В пыльных главах фолиантов,
Чьи страницы пожелтели уж давно,
Есть истории народов,
О которых помнить нам завещано.
О том, кто такие и почему,
Ответить я могу не вдруг,
Понятно это лишь тому,
Кто ясно видит мир вокруг…
Помнить нужно те кровавые бои,
Гремевшие по воле не Судьбы.
Помнить тех, кому слова: «Прости!»,
Больше явно не нужны.
И провожая сотни, тысячи людей,
Тех, что под ружьем идут на смерть,
Уста металла холодней
Молили, чтоб в аду им не гореть.
Помнить крики, брань да слезы,
И приказы роковые,
в миг лишавшие свободы…
А затем в окопах трупы ледяные.
Но за что же? Я не знал.
Ведь даже люди-звери, те,
Кто бил, стрелял и унижал,
Затрудняются в ответе.
Евреи — люди, как и все народы,
С их верою, мечтами, жизнями.
Но в эти огненные годы
Война их сделала изгоями.
Сейчас, спустя лет шестьдесят,
Мы помним всё, как было это,
И не дадим вернуться вспять,
Истории еврейских гетто.
Чьи страницы пожелтели уж давно,
Есть истории народов,
О которых помнить нам завещано.
О том, кто такие и почему,
Ответить я могу не вдруг,
Понятно это лишь тому,
Кто ясно видит мир вокруг…
Помнить нужно те кровавые бои,
Гремевшие по воле не Судьбы.
Помнить тех, кому слова: «Прости!»,
Больше явно не нужны.
И провожая сотни, тысячи людей,
Тех, что под ружьем идут на смерть,
Уста металла холодней
Молили, чтоб в аду им не гореть.
Помнить крики, брань да слезы,
И приказы роковые,
в миг лишавшие свободы…
А затем в окопах трупы ледяные.
Но за что же? Я не знал.
Ведь даже люди-звери, те,
Кто бил, стрелял и унижал,
Затрудняются в ответе.
Евреи — люди, как и все народы,
С их верою, мечтами, жизнями.
Но в эти огненные годы
Война их сделала изгоями.
Сейчас, спустя лет шестьдесят,
Мы помним всё, как было это,
И не дадим вернуться вспять,
Истории еврейских гетто.
суббота, 01 декабря 2007
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Продолжая тему уничтожения евреев, которую я начала стихотворением Джалиля Мусы, хочу выложить один рассказ очевидца. Еврейский мальчик Сёма стал свидетелем этих событий и только чудом остался жив.
читать дальше
По этой же теме:
1) Клип "Холокост"
читать дальше
По этой же теме:
1) Клип "Холокост"
суббота, 17 ноября 2007
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Его синие глаза искрились азартом, и уже тогда взрослые говорили: «Он - опасен». Опасен?
Возраст: 8 лет.
Возраст: 8 лет.
- Мам... больно...
- Иди ко мне... Помни, можно плакать громко со всхлипами и рёвом... можно тихо... в подушку... а можно шепотом... тогда слёзы капают внутрь...
Возраст: 10 лет.
- Стасик, идём гулять! - позвала его маленькая девчонка и потянула за руку.
- Не называй меня так никогда. - вспылил мальчишка и со злостью вывернул руку. - Слышишь, не смей.
Возраст: 12 лет.
- Стас, ты куда? - в спину пареньку крикнула мама.
- На улицу. С пацанами. Не трогай меня.
«Жестокий мальчик, - сплетничали старушки во дворе, позвякивая спицами.- Не ценит он ничего...»
Возраст: 14 лет.
- Мам, я ухожу.
- Когда вернёшься?
- Не знаю... через неделю...не жди меня.
И он уходил. Уходил, хлопнув дверью, оставляя мать у порога со слезами на глазах.
Прошло три года.
Всё было одинакого.
Встал - собрался - ушёл - тишина...
Пришёл - забрал что-то - ушёл...
Возраст: 17 лет.
- Мать, что у нас похавать есть?
- Что?
- Глухая? Что у нас похавать?
- Я ничего не готовила.
- Пошла ты.
Он встал с презрением глянул на мать и вышел.
Год. Его День Рождения.
Никто в реале не знал его настроящего возраста. Кто-то считал, что 17, а кто-то - что 22.
- Алло...
- Здарова.
- С Днём Рождения...С совершеннолетием.
Пауза.
- Кто это?
Гудки.
Ей было 48, когда врачи обнаружили болезнь.
- Мы...
- Я знаю.
- Вы скажете ему?
- Нет.
- Почему?
- Не важно. Когда я умру, передайте ему это, - она отдала сложенный вчетверо листок бумаги.
- Хорошо. Обязательно передам.
Она умерла. Умерла тихо, во сне. Он узнал спустя 2 месяца.
- Почему вы мне не сказали?
- Она не хотела вам говорить.
Впервые за 10 лет по его щеке покатилась слеза, а человек тем временем продолжал...
- Она не хотела вам говорить, но просила передать это...
Он отдал парню листок и ушёл.
Стас посмотрел на листик и медленно развернул его... Внутри всё обожгло, словно огнём...
«Помни, можно плакать громко со всхлипами и рёвом... можно тихо, в подушку... а можно шепотом... тогда слёзы капают внутрь...»
© LaiResS
четверг, 08 ноября 2007
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
В одной деревне жил мужик. У него была жена, дом, дети. Рядом протекала река, которая была полна рыбы, лес, в котором было полно дичи. И вроде бы все у него было хорошо.
Но вот однажды по деревне шел одинокий путник, и он поведал мужику, что если идти 10 дней строго на Юг, то обязательно попадешь в другой мир, где все на порядок лучше. Ну собрал мужик узелок, попрощался с женой, детьми, и пошел. Шел он день, второй, третий. А на пятый день так утомился, что прилег отдохнуть. Ну а чтобы не сбиться с пути, он лег ногами в ту сторону, куда шел. Но спал он неспокойно, и во сне перевернулся в обратную сторону. Утром проснулся, встал и пошел.
И через пять дней он вернулся обратно к себе в деревню. Только вот хаты в этой деревне показались ему куда ровнее и наряднее, чем в той, откуда он пришел. Там он встретил женщину, очень похожую на его жену, но она показалась ему гораздо красивее. У нее были дети, которые были похожи на его собственных, но только они были гораздо послушнее и умнее. И река была полнее рыбы, и лес был более богат дичью. Даже солнце как-то светило по-другому.
- Понятно. То есть, зажил мужик долго и счастливо, да?
- Именно так.
- Да-а, интересно.
- Интересно. Но только суть здесь в другом.
- И в чем же?
- Понимаешь, Максим, ведь этот мужик.. он же и так жил счастливо, но только он этого не понимал и не ценил...
© Психолог. Кадетство-2, 32 серия.
Но вот однажды по деревне шел одинокий путник, и он поведал мужику, что если идти 10 дней строго на Юг, то обязательно попадешь в другой мир, где все на порядок лучше. Ну собрал мужик узелок, попрощался с женой, детьми, и пошел. Шел он день, второй, третий. А на пятый день так утомился, что прилег отдохнуть. Ну а чтобы не сбиться с пути, он лег ногами в ту сторону, куда шел. Но спал он неспокойно, и во сне перевернулся в обратную сторону. Утром проснулся, встал и пошел.
И через пять дней он вернулся обратно к себе в деревню. Только вот хаты в этой деревне показались ему куда ровнее и наряднее, чем в той, откуда он пришел. Там он встретил женщину, очень похожую на его жену, но она показалась ему гораздо красивее. У нее были дети, которые были похожи на его собственных, но только они были гораздо послушнее и умнее. И река была полнее рыбы, и лес был более богат дичью. Даже солнце как-то светило по-другому.
- Понятно. То есть, зажил мужик долго и счастливо, да?
- Именно так.
- Да-а, интересно.
- Интересно. Но только суть здесь в другом.
- И в чем же?
- Понимаешь, Максим, ведь этот мужик.. он же и так жил счастливо, но только он этого не понимал и не ценил...
© Психолог. Кадетство-2, 32 серия.
воскресенье, 04 ноября 2007
Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Мягкая кровать прогнулась под ее весом. Она устроилась поудобнее среди подушек, поправила одеяло и сонно посмотрела в око. Там было темно-темно, лишь одинокий оранжевый огонек фонаря светился на другой стороне улицы.
Глаза сами собой закрылись против воли девушки. Прислушиваясь к плееру, играющему какой-то блюз, она сонно подумала:
«Господи, пусть мне приснится вещий сон... нет, пусть мне приснится приятный, вещий сон. Пожалуйста!»
- СОН -
Она стояла среди беснующей толпы. Оглянулась. За спиной находилась огромная трибуна, а прямо перед ней - квадрат свободного пространства, отделенный желтыми лентами и отдаленно напоминающий сцену. А еще очень напоминающий ринг.
Тут по небольшой лестнице начали подниматься те, кого с таким нетерпением ждала толпа - актеры известного популярного молодежного сериала.
- Ну, где же он? - спросил кто-то рядом с девушкой.
- Говорят. Скоро появится. Кажется, уже приехал.
Она точно знала, про кого говорили те двое. Про одного из главных актеров. Определенно, самого красивого. Она тоже не могла дождаться его появления. Собственно, все остальные ее и не интересовали.
Девушка начала пробиваться к за кулисам. Именно оттуда выходили актеры. Огромный зал, где все происходило, плавно перешел в средних размеров коридор, около стен которого уже толпились фанаты. Не прошло и пары минут, как двери распахнулись и в коридор вошел необъятных размеров мужчины с автоматами.
«Телохранители, - сразу определила она, удивляясь: - Ему всего восемнадцать, а такой популярный и богатый!»
И только после телохранителей появился ОН. Тут девушку окатила эйфория. Она стояла в первом ряду фанатов - всего в какой-то паре метров от него!
Актер уже прошел мимо нее, когда оглянулся и посмотрел... на нее? Улыбнувшись, он проследовал за охранниками.
Она так и стояла, шокированная, не в силах сдвинуться с места! Фанаты торопливо потянулись за своим любимцем, но, на удивление, тихо и спокойно. Цивилизованно. Она никак не могла поверить в происходящее. Может, ей все это показалось? Знаете, так бывает, когда очень-очень хочется чего-то, оно начинает мерещиться, словно оазис для путника в пустыне. Хотя глупо было бы сравнить его с оазисом. М-м... Какое-то время тупо постояв посреди коридора, она направилась к мини-бару, что находился по правую сторону от «сцены».
- Ты идешь? - крикнул кто-то из знакомых ребят девушке. Она грустно посмотрела на свою руку, в которой был зажат билетик.
- Нет. У меня билета нет. - Ребята пожали плечами и, беззаботно смеясь, двинулись в сторону трибуны.
Ее подруга, оставшаяся с ней, печально проводила компанию взглядом, посмотрела на девушку и кивком указала на мини-бар.
Привалившись спиной к барной стойке, подруги прислушивались к шоу, которое было в полном разгаре.
Тут до низ донесся разговор:
- Ну, играешь?
- М-м, - промычал в ответ ОН.
- Давай! Если выиграешь, поцелуешь вон ту корову. - Девушка поспешно оглянулась. Друг главного актера указывал прямо на ее.
- Ладно, - как сквозь туман, услышала она его ответ.
На глаза навернулись слезы. Она оглядела себя: серая дутая куртка действительно делала ее полной. Девушка перехватила сочувственный взгляд подруги. Покачав головой, она сорвалась с места.
До выхода надо было пробежать всего пару метро, рядом с почему-то распахнутыми настежь дверьми никого. Она, плача, выскочила на проезжую часть...
Фары машины ярко светили в темноте и все приближались. Девушка стояла на проезжей части, не в силах сдвинуться с места. Так бывает, ты понимаешь, что твой конец близок и почему-то появляется оцепенение.
Свет все ближе...
За спиной послышались чьи-то шаги, и в следующую секунду ее снесли с дороги. Приподняв голову, девушка увидела как спустя всего несколько мгновений, мимо них на бешеной скорости пронесся автомобиль.
Это был ОН. Сейчас он лежал на ней, обеспокоенно заглядывая в глаза. Внезапно вернулись чувства. Она почувствовала под собой мягкий белоснежный хрустящий снег. Зачерпнув его в ладонь, она задумчиво растопырила пальцы - и снег просочился обратно на землю.
- Дурочка! - беззлобно выдохнул он. - Решила совершить самоубийство? Из-за такой глупости? Все это лишь шутка, понимаешь? В действительности, ты мне очень нравишься.
Она молча смотрела в знакомое лицо. Актер нагнулся и поцеловал ее.
Нежно захватил губами ее нижнюю губу...
* * *
Она стоит около тротуара на проезжей части. За спиной - здание, в котором все еще гремит музыка. А перед ней...
Задняя дверца черного лимузина отворилась., и выглянул охранник с автоматом. Девушка недоуменно заглянула в салон.
Рядом с охранником сидел еще один громила. Точнее, не сидел, а скрючился и примостился, ибо места в салоне явно не хватало. А рядом с ним...
... целовалась пара. Незнакомая девушка сидела на коленях парня, и волна ее волос полностью закрывала его.
- Так это же я! - шокировано прошептала девушка (стоящая), несколько секунд молча смотря на целующихся.
Словно в ответ на это дверца лимузина захлопнулась, и автомобиль рванул с места, исчезнув в темноте. А девушка так и смотрела ему в след.
- КОНЕЦ СНА -
Она открыла глаза, какое-то время лежала под теплым одеялом с чувством, будто свершилось что-то очень хорошее.
Потом встала, накинула махровый халатик, одела тапочки и не спеша спустилась по скрипящим ступенькам на кухню.
И только готовя чай, вспомнила сон и свою просьбу Богу.
- Неужели?.. - прошептала она, улыбнувшись.
- Все может быть...