Чудеса там, где в них верят, и чем больше в них верят, тем чаще они случаются.
Стоял промозглый, дождливый ноябрь. Сильные порывы ветра срывали с ветвей деревьев последние листики - последнее напоминание об уходящей осени. Я запахнула пальто и быстрым шагом направилась к темной машине, припаркованной у обочины дороги. Это был день похорон моего отчима.
Мы с отчимом никогда особенно не ладили. Он пришел в нашу семью внезапно, когда мне было почти четырнадцать, и никогда не относился ко мне как к родной дочери. Порой мне казалось, что он терпит меня только из-за мамы. За его фальшивыми улыбками я видела откровенную неприязнь, а в его холодный синий глазах - кусочки льда. Не то чтобы я очень старалась ему угодить, скорее наоборот, мне казалось жизненно необходимым дать ему понять, насколько он чужой и нежеланный гость в нашем доме. Я ненавидела то, что с его появлением фотографии нашего отца умершего, когда мне было 9, были убраны на чердак и похоронены под большим слоем пыли. Мне казалось это просто кощунственным, заменять человека, который мне был так дорог, новым, холодным незнакомцем.
Я отвлеклась от воспоминаний и посмотрела в окно машины. За окном проносился однообразный серый пейзаж, и начинался дождь. Обычная погода для Ирландии в такое время года. Совсем скоро я увижу знакомые очертания деревушки, где пройдет похоронная процессия, той, где я провела все свое детство, а потом так постыдно сбежала.
Когда мне исполнилось семнадцать, ссоры с отчимом стали постоянным явлением в нашем доме. Мы ругались по любому поводу - из-за замечания учителя в моем дневнике, из-за грубости по отношению к матери, из-за моего опоздания к ужину. Я без остановки закатывали скандалы и истерики, рыдала, кричала и хлопала дверьми. Все это вынуждало маму раз за разом выбирать сторону в конфликтах, и раз за разом быть обвиненной проигравшим. Словом, он сделал мою жизнь невыносимой, а я - его. И мы вместе превратили жизнь мамы в один сплошной выбор.
Через год не выдержав постоянного напряжения в доме, я ушла. Я побросала свои вещи в сумки, вытрясла свою копилку и спустилась по лестнице в холл. Мама рыдала около входной двери. Она умоляла меня успокоиться и остаться. Она говорила, «Мы найдем решение, милая. Что-нибудь придумаем. Пожалуйста!» Я была полна детского максимализма и видела все в черно-белом цвете. Мне казалось, что есть лишь одно решение - это ультиматум «либо я либо он». И раз уж за 4 года «либо я» не случилось, то пока настать «либо он». Слова, сказанные мной тогда, до сих пор звенят у меня в ушах - жестокие настолько, насколько могут быть жестоки слова обиженного ребенка: «Я не ненавижу тебя! Никогда не прощу тебя за то, что ты испортила мою жизнь! НИКОГДА!» Я ушла, на прощание, громко хлопнув дверью и оставив шокированную мать и отчима навсегда. Я так и не поняла тогда, что означал последний взгляд отчима. В нем не было злости или ненависти, в нем было настоящие раскаяние. Но было уже поздно. Я ушла.
Я почувствовала, как машина остановилась, и подняла взгляд. Маленькая церковь была такой, какой я ее помню, серой и неприметной.
Сейчас я выйду из машины, поднимусь по ступенькам, и там, сидящей на простой деревянной скамейке, увижу человека, которого не видела почти 15 лет. Я подойду к ней и скажу, насколько раскаиваюсь. Расскажу, насколько мне не хватало ее и как мне стыдно за свои поступки. Я расскажу, что я была глупой девчонкой и не понимала, что она любил нас обоих совершенно одинаково. Что она не пыталась заменить папу, она просто пыталась вновь стать счастливой. Я скажу ей «Прости меня, мама».
Я вошла в церковь и медленно подошла к гробам. В одном из них лежал мой отчим, такой, каким я его запомнила - холодным и строгим, а в другом - незнакомая мне женщина... моя мама.
Это был день похорон моего отчима. Это был день похорон моей мамы.
Мы с отчимом никогда особенно не ладили. Он пришел в нашу семью внезапно, когда мне было почти четырнадцать, и никогда не относился ко мне как к родной дочери. Порой мне казалось, что он терпит меня только из-за мамы. За его фальшивыми улыбками я видела откровенную неприязнь, а в его холодный синий глазах - кусочки льда. Не то чтобы я очень старалась ему угодить, скорее наоборот, мне казалось жизненно необходимым дать ему понять, насколько он чужой и нежеланный гость в нашем доме. Я ненавидела то, что с его появлением фотографии нашего отца умершего, когда мне было 9, были убраны на чердак и похоронены под большим слоем пыли. Мне казалось это просто кощунственным, заменять человека, который мне был так дорог, новым, холодным незнакомцем.
Я отвлеклась от воспоминаний и посмотрела в окно машины. За окном проносился однообразный серый пейзаж, и начинался дождь. Обычная погода для Ирландии в такое время года. Совсем скоро я увижу знакомые очертания деревушки, где пройдет похоронная процессия, той, где я провела все свое детство, а потом так постыдно сбежала.
Когда мне исполнилось семнадцать, ссоры с отчимом стали постоянным явлением в нашем доме. Мы ругались по любому поводу - из-за замечания учителя в моем дневнике, из-за грубости по отношению к матери, из-за моего опоздания к ужину. Я без остановки закатывали скандалы и истерики, рыдала, кричала и хлопала дверьми. Все это вынуждало маму раз за разом выбирать сторону в конфликтах, и раз за разом быть обвиненной проигравшим. Словом, он сделал мою жизнь невыносимой, а я - его. И мы вместе превратили жизнь мамы в один сплошной выбор.
Через год не выдержав постоянного напряжения в доме, я ушла. Я побросала свои вещи в сумки, вытрясла свою копилку и спустилась по лестнице в холл. Мама рыдала около входной двери. Она умоляла меня успокоиться и остаться. Она говорила, «Мы найдем решение, милая. Что-нибудь придумаем. Пожалуйста!» Я была полна детского максимализма и видела все в черно-белом цвете. Мне казалось, что есть лишь одно решение - это ультиматум «либо я либо он». И раз уж за 4 года «либо я» не случилось, то пока настать «либо он». Слова, сказанные мной тогда, до сих пор звенят у меня в ушах - жестокие настолько, насколько могут быть жестоки слова обиженного ребенка: «Я не ненавижу тебя! Никогда не прощу тебя за то, что ты испортила мою жизнь! НИКОГДА!» Я ушла, на прощание, громко хлопнув дверью и оставив шокированную мать и отчима навсегда. Я так и не поняла тогда, что означал последний взгляд отчима. В нем не было злости или ненависти, в нем было настоящие раскаяние. Но было уже поздно. Я ушла.
Я почувствовала, как машина остановилась, и подняла взгляд. Маленькая церковь была такой, какой я ее помню, серой и неприметной.
Сейчас я выйду из машины, поднимусь по ступенькам, и там, сидящей на простой деревянной скамейке, увижу человека, которого не видела почти 15 лет. Я подойду к ней и скажу, насколько раскаиваюсь. Расскажу, насколько мне не хватало ее и как мне стыдно за свои поступки. Я расскажу, что я была глупой девчонкой и не понимала, что она любил нас обоих совершенно одинаково. Что она не пыталась заменить папу, она просто пыталась вновь стать счастливой. Я скажу ей «Прости меня, мама».
Я вошла в церковь и медленно подошла к гробам. В одном из них лежал мой отчим, такой, каким я его запомнила - холодным и строгим, а в другом - незнакомая мне женщина... моя мама.
Это был день похорон моего отчима. Это был день похорон моей мамы.